|
Капнист пиесу накропал, громадного размеру.
И вот он спит, в то время, как царь-батюшка не спит.
Он ночь-полночь пришёл в театр и требует премьеру.
Не знаем, кто его толкнул. История молчит.
Партер и ложи – пусто всё. Ни блеску, ни кипенья.
Актёры молятся тайком, вслух роли говоря.
Там, где-то в смутной глубине, маячит жуткой тенью
Курносый царь. И с ним ещё, кажись, фельдъегеря.
Вот отмахали первый акт. Всё тихо, как в могиле.
Но тянет, тянет холодком оттуда (тьфу-тьфу-тьфу!)
“Играть второй!” – пришёл приказ, и с Богом приступили,
В то время, как фельдъегерь: “Есть!” – и кинулся во тьму.
Василь Васильевич Капнист метался на перине:
Опять всё тот же страшный сон, что был уже в четверг:
Де он восходит на Олимп, но, подошёл к вершине,
Василь Кирилыч цоп его за ногу – и низверг.
За ногу тряс его меж тем фельдъегерь с предписаньем:
“Изъять немедля, и в чём есть отправить за Урал,
И впредь и думать не посметь предерзостным мараньем
Бумагу нашу изводить, дабы хулы не клал”.
И не успел двух раз моргнуть наш, прямо скажем, Вася,
Как был в овчину облачён и в сани водворён.
Трясли ухабы, тряс мороз, а сам-то как он трясся,
В то время как уж третий акт давали пред царём.
Бледнел курносый иль краснел – впотьмах не видно было.
Фельдъегерь: “Есть!” – и на коня, и у Торжка нагнал:
“Дабы сугубо наказать презренного зоила,
В железо руки заковать, дабы хулы не клал!”
“Но я не клал! – вскричал Капнист, точа скупые слёзы, –
Я ж только выставил порок по правилам искусств!
Но я его и обличил! За что ж меня в железы?
И в пятом акте истоптал, – за что ж меня в Иркутск?!”
Меж тем кузнец его ковал с похмелья непроворно.
А тут ещё один гонец летит во весь опор...
Василь Васильевич Капнист взглянул, вздохнул покорно,
И рухнул русский Ювенал у позлачённых шпор!
...Текли часы. Очнулся он, задумчивый и вялый.
Маленько веки разлепил и посмотрел в просвет:
“Что, братец, там за городок? Уже Иркутск, пожалуй?”
– “Пожалуй, барин, Петербург”, – последовал ответ.
“Как... Петербург?!” – шепнул Капнист, лишаясь дара смысла.
– “Вас, барин, велено вернуть до вашего двора.
А от морозу и вобче – медвежий полог прислан,
И велено просить и впредь не покладать пера”.
Да! Испарился царский гнев уже в четвёртом акте,
Где змей порока пойман был и не сумел уползть.
“Сие мерзавцу поделом!” – царь молвил, и в антракте
Послал гонца вернуть творца, обёрнутого в полсть.
Всё ближе, ближе Петербург, и вот уже застава.
И в пятом акте царь вскричал: “Василий! Молодец!”
И на заставе ждёт уже дворцовая подстава,
И только прах из-под копыт – и махом во дворец.
Василь Васильич на паркет в чём был из полсти выпал.
И тут ему и водки штоф и пряник закусить.
– “Ну, негодяй, – промолвил царь и золотом осыпал, -
Пошто заставил ты меня столь много пережить?”
...Вот как было в прежни годы,
Когда не было свободы!
| |
