|
Трое постояльцев избушки играют в карты. Обычная история? Но и избушка стоит на не совсем обычном месте, и игра не простая, а уж игроки...
– Беру – обречённо вздохнул Каменный, протягивая мраморную пятерню к лежащим на столе картам.
– Э, куда, возьми-ка ещё семёрочек, – Кум Гребень кинул на столешницу две карты, и те проехались на рубашках в сторону Каменного. Тот опечалился ещё больше, но карты послушно взял.
– Быть те, княже, сызнова в дурнях, – с весёлым сочувствием комментировал Дубовый, добирая себе карт.
– А он па жызны такой и ест, – с гортанным нездешним акцентом приговорил Бронзовый, глядя в полприщура на покорно опустившего голову Каменного.
Тот отмолчался – за неполные сто лет в обществе Дубового и Кума Гребня к насмешкам успел привыкнуть. Хотя, когда полвека назад в озеро скинули Бронзового, стало совсем уж невмоготу. Те хоть потешались добродушно, Бронзовый же его откровенно презирал и не упускал случая это показать. С его появлением окончательно угасла надежда Каменного поднять культурный уровень соседей по дну до виста, преферанса или покера, и на столе посреди избушки Кума Гребня безраздельно воцарился примитивный, как каменная секира Дубового, "дурак". К пущему унижению Каменного в дураках чаще всего действительно оставался он. Бронзовый, ко всему прочему, ещё и требовал играть "на щелбаны", но подавляющим большинством голосов идею беспокойного новосёла всё же "прокатили" – Каменный на радостях украдкой перекрестился.
Избушка Кума Гребня была довольно внушительных размеров – в ней с удобством расположились не только хозяин с семейством, но и три таких отнюдь не миниатюрных создания, как Дубовый, Каменный и Бронзовый. Трудно сказать, какую роль они играли в жизни гостеприимного хозяина – возможно, отчасти заменяли ему соседей и прежних товарищей по играм. Леса по берегам озера основательно проредили ещё до низвержения в озеро Каменного, а стараниями тех, кто воздвиг, а потом отправил в гости к Куму Гребню Бронзового, в округе перевелись и болота.
Занятий у троицы было немного – составлять хозяину компанию за карточным столом, да читать газеты с книгами, которые изредка притаскивал из вылазок в город Кум Гребень. Для прогулок он предпочитал дождливую погоду – когда со всех течёт, принципиально не сохнущая левая пола не так заметна. Они же были слушателями принесённых им сверху сплетен и... и всё, пожалуй. Пить вместе с ним они бы не смогли при всём желании – не были на то рассчитаны. В еде не нуждались. Не нуждались и во внимании дочерей, изредка навещавших старика, – впрочем, и к лучшему, Кум Гребень бы подобного не одобрил.
Разумеется, по озеру много плавали – и рыбаки, и пассажирские суда – сперва пароходы, потом "ракеты". Иногда по дну шарили водолазы, но избушку не замечали, что называется, в упор. Изумляться тому могли разве что очень наивные люди, вроде тех, кто всерьёз способен брякнуть – Гагарин, мол, летал, а Бога не видал! Кум Гребень, конечно, Вседержителем не был, но богом всё же был. А отвести глаза – это, ей же ей, задача не для бога, а для завалящего колдунишки или мелкой бездомной нечисти, коей нынче расплодилось немерено. Особенно легко было отводить глаза людям, в головах которых булькала каша из Христа, Маркса, Фрейда, Дарвина и газетного оккультизма. Слово "оберег" вызывало в их памяти безвкусные сувениры, сроду ни с какой Силой рядом не стоявшие, и защита из них была – как из девичьего топика бронежилет. С техникой было чуть-чуть посложнее, но Кум Гребень справлялся. Никто не обращал внимания, что эхолоты, скажем, аккуратно сбоят именно на этом месте, катера нечувствительно меняют маршрут, незаметно для команды и пассажиров обходя обиталище местного бога.
Каково бы им показалось, проносись катера над их крышами?
– Козыри-то нынче, ребятушки, кто? – осведомился Дубовый, часто именовавший остальных "ребятушками", "детушками", а то и вовсе "малыми". Впрочем, все терпели – и то сказать, возражать по праву мог разве что сам Кум Гребень, но и он воздерживался. Не иначе, в память о Том, кого много веков воплощал в себе Дубовый.
– Чэрвы, дэдушка, – невозмутимо ответствовал Бронзовый. В своё время Дубовый предложил ему сыграть на усы – всё ещё тосковал по собственной, из золота отлитой, растительности, ободранной шесть веков назад каким-то рачительным святотатцем. Бронзовый отказался – "ва-пэрвых", против усов дубовому было нечего ставить, ни кабанья челюсть, ни кремневая секира Бронзового "нэ заинтэрэсовалы". А "ва-втарых", усы Бронзового были отлиты в одной форме с головой и не отделялись. На том сколь-либо активное общение между старожилом избушки Кума Гребня и новосёлом прекратилось – слишком велика была разница в возрасте, слишком мало общего – ну разве что привычка шпынять Каменного – какое-никакое, а развлечение.
– Так ты, малой, стало быть, роду ясского, – задумчиво проговорил Дубовый и прихлопнул даму Бронзового козырной шестёркой. – Бито! Стало быть, под козарами, под каганом ходите?
– Ну, нэ то чтабы пад, а скарэе рядам, – изрёк в ответ Бронзовый, подкидывая пару шестёрок. – и нэ с каганам, а так – с Кагановычэм.
Шутку из сидевших за столом оценил только Кум Гребень, довольно заухав в буровато-зелёную бороду.
– Довели Святую Русь! – горько сказал Каменный, перебирая свои, разросшиеся павлиньим хвостом, карты. – Жиды да кавказцы всякие у власти...
– А кто давёл? – удивился Бронзовый. – Мы ж как раз послэ тэбя к власты и прышлы. Атрёкся, панымаэш, гражданын Раманов, а тэпэр нэдаволэн! Ап-псалутны манарх... – последнюю фразу он выговорил, как будто выругался по матери.
– По крайней мере, – язвительно отозвался Каменный, – я правил империей, простоявшей триста лет. А после Вас, господин Джугашвили, не прошло и полувека – и всё, развал, хаос, задворки вселенские.
Карты полетели на стол – вверх рубашками, Бронзовый даже в гневе не терял головы.
– Эта прэдателы!
– А кто их расплодил? Кто?! "Кадры решают всё" – это ваши слова, господин диктатор?! Кто эти кадры произвёл?
Кум Гребень улыбался в тинистые усы. А Каменный-то, оказывается, внимательно читает прессу, вот уж никогда бы не подумал.
– А ну, мальцы, тихо! – голос Дубового прокатился по всему дну громовым раскатом. – Ишь, расшумелись. Ты, княже, играть будешь, или нет?
Каменный и Бронзовый, продолжая испепелять друг друга ненавидящими взорами, опустились на свои места.
– А свариться вам нечего. Если уж чужака в боги усадили, чему дивиться, что его племя в князья полезло, – заключил Дубовый. – Бито!
Каменный повернул к нему ещё кипящее негодованием лицо.
– Христос, – изрёк он звенящим голосом. – Бог! А у Бога племени быть не может!
– Э-э, погоди! – вмешался хозяин избы. – Мне тут один утопленничек толковал, из попов, что Христос ваш, мол, и бог, и человек – нераздельно и неслиянно. Слышь, Бронзовый, ты ж сам бурсак бывший, растолкуй!
Бронзовый, не поднимая взгляда от стола, сунул под усы чубук бесполезной бронзовой трубки и процедил:
– Нэ могу. Панымаэш, Хазаын, я жэ кто? Я – Атэц Народов, Вожд Всэго прагрэссивнаго чэлавэчэства, Гэниралыссимус Пабэды, ну, можэт савсэм чут-чут палыткатаржанын Коба. Но нэ сэмынарыст Джугашвили. Мэня нэ ему ставылы. Так жэ, как Дэдушка нэ Грамавэржэц – он тут, с намы, а гром всё равно грэмит. И вот этат чудак нэ Раманов, каторый на самом дэлэ нэ Раманов дажэ, а Голштэйн-Готторп, а русскый цар-батушка.
На сей раз Бронзовый выговорил эти слова не с издёвкой, скорее – с грустной усмешкой.
Дубовый переглянулся из-под деревянных бровей с хозяином, изобразив кабаньей челюстью кривую усмешку. Кум Гребень усмехнулся в ответ: взрослеют мальчики-то. Остепеняться начинают.
Вскорости Кум Гребень, избавившись от карт, вытащил газету и углубился в чтение.
– Слышь, Бронзовый! – окликнул он из-за бумажного листа. – Помнишь, у берега под этим, как его, парком, месяц тому катер ползал, гыр-гыр-гыркал? Так это, оказывается, тебя искали, дно тралили.
– А, маймуно вэришвило! – выбранился Бронзовый не по-русски. – А я, панымаешь, тут с вамы сижу!
– И чего б ты делал, наверху, малой? – Дубовый усмехнулся. – По городу б гулял, как тот Медный Всадник?
Газет Дубовый не читал принципиально, зато к книгам проявил неожиданный интерес, хотя сам читал редко – обычно просил почитать одну из дочек кума Гребня. А потом вставлял в речь образы, а то и присловья из полюбившихся книг – лет двадцать тому напугал потянувшегося в очередной раз перекреститься Каменного булгаковским "Отрежу руку!".
– Ну уж Вам, дэдушка, навэрху точно нэчэго дэлат, – мстительно отозвался Бронзовый.
Дубовый вдруг не без лукавства прищурил резные веки.
– Думаешь? А ну-тко, малой, послушай-ка... слышь?
Всем известно, что вода – отличный проводник звука, к тому же по крайней мере о двоих из присутствующих люди крепко верили, что они слышат всё. Что до Кума Гребня, тот и без людской веры слышал всё, что творилось на берегах подвластных ему вод.
– ...руне, вми призвающих тя! – доносился от единственного уцелевшего на берегах озера леска пёстрый хор мужских, юношеских и отдельных девичьих голосов. – громотворенье яви! Прави на всеми, вще изородно! Оружия, хлеба и рода благость дажди! Тако бысть, тако есть, тако буди!
Мгновение тишины – разумеется, сугубо относительной – и одиноко зазвучал молодой голос:
– Слава Перуну!
– Слава! Слава! Слава! – взрявкал в ответ всё тот же хор.
– Играют, – добродушно пробурчал Дубовый. – Ничего играют, неплохо. Авось, глядишь, до настоящего дойдут.
Каменный всё же улучил момент и споро перекрестился. Кум Гребень же расплылся в широчайшей улыбке:
– Так ты там точно не надобен. Они уж своего вырубили. С воот такой бородищей. И с мечом.
Кабанья челюсть с костяным стуком упала под стол, но Дубовый этого кажется, даже не заметил.
– Как ш бородой?! – шепеляво взревел он. – Ш какой-такой бородой? Я им што – Велеш?! И откель у меня меш – у меня ш шекира?!
Отсмеявшийся Бронзовый нагнулся, поднял клыкастую челюсть, и протянул её Дубовому, сердито выхватившему её и принявшемуся прилаживать на место.
– Нэ пэрэживай так, дэдушка, Падумаэш – барада. За тысачу лэт и нэ такое наворотыт можна. Ты б "маих" выдэл... буржуйскиэ сынки. Салавкы па ным плачут. В ых годы я с катаргы трэтый раз бэгал, а эты на суткы в каталажку па пьяны пападут, и тэх не дасыдат – папы вытащат. А туда жэ – "вэрныэ учэныкы".. – Бронзовый искренне попытался сплюнуть, но добился только металлического скрежета губы об губу. – Кстаты, Камэнный, ты опят дурак.
Кум Гребень, откинувшись на спинку своего кресла, наблюдал за постояльцами.
И вспоминал.
Неумело вытесанные кумиры на берегу.
Свеженькая церковь "царя-мученика" у кладбища – как ни странно, у кладбища солдат Бронзового.
И стеллажи в книжных магазинах, чуть не полностью заполонённые томами с усатым ликом на обложке.
Страна металась, как в забытьи, бормоча имена утопленных кумиров. Страна тосковала по ним... и Дубовый уже давно бывал в дураках не чаще Бронзового.
Когда-нибудь, вполне возможно очень скоро, один из них оставит в дураках Кума Гребня. И уйдёт – уйдёт на берег.
Поскорее бы. Иначе – чего уж очень не хотелось озёрному богу – ему придется отражать в своих водах рогатые полумесяцы минаретов или вьющиеся один над другим змеиные изгибы карнизов пагоды.
– Ну чего, княже, – прогудел голос Дубового, – Дурень сдаёт. Хозяин, играешь, али как?
Кум Гребень встряхнул зелёной гривой и повернулся к столу.
|
