Крестьянская община

Основная масса народа России, собственно русские люди, которые несли в себе то, что называют духовной силой, это крестьяне. Даже к 1917 году их количество превышало 85 % населения страны. Как "технарь" скажу, что 85 % – это достаточно весомая величина: если есть 85 % вероятности получения какого-либо результата, то в ряде случаев его перестают контролировать – такой вероятности хватает.

Тот, кто хочет понять Россию, должен понять образ мыслей крестьян, ибо они суть России. Мы все вышли из крестьян, от силы во втором или третьем поколении. И в нас сидит крестьянский дух, русский дух. И когда поэт говорит: "Здесь русский дух, здесь Русью пахнет", – значит здесь "пахнет" крестьянином, поскольку ничего более русского у нас нет.

Русские крестьяне никогда не селились отдельно друг от друга, а вернее, много сот лет жили вместе, общинами, и именно эти общины они называли "мир". Не зная правил мира и его основополагающих принципов, бессмысленно говорить о русских. Ибо мы все оттуда – из общины, из мира.

Обычный западный человек при переезде на другую квартиру нанимает за деньги машину и грузчиков, которые его перевозят. А 99 % русских в аналогичном случае приглашают приятелей, для которых покупают водки и закуски на сумму, превышающую ту, что они заплатили бы грузчикам, и после переезда устраивают с приятелями пьянку.

Все знают, что самой стабильной валютой в России остаётся бутылка, выпиваемая зачастую совместно. Почему? Ведь русские не пьют больше чем, скажем, французы.

Формально русский мир, русская община была уничтожена в столетней борьбе с бюрократией, но дух её живет в нас. Он пока неистребим, и его нельзя не учитывать.

Каковы с точки зрения управления демократией основные особенности русской общины? Чтобы понять это, нужно ясно представить то, что есть сейчас, и то, что было раньше.

Сейчас законодатели регламентируют мельчайшие подробности нашей внутренней жизни, причём делают это одинаково (единообразно) для всего населения, да ещё и гордятся этим. Председатель Съезда народных депутатов СССР А.И. Лукьянов хвастался тем, что съезд за два года работы принял более 200 законодательных актов, а председатель Съезда народных депутатов Р.И. Хазбулатов – тем, что 700. А сколько они ещё примут?

В этих актах регламентируется всё, что бюрократия может придумать: численность армии, расходы на неё, количество налогов, зарплата учителей, продолжительность рабочего дня, число врачей, правила продажи и прочее, прочее, прочее. Повсюду слышишь, что у нас народная власть, но народ не имеет к ней отношения, так как команды всему населению сразу даёт единая бюрократия из одного центра. Народ в законах и указах, как в тисках, но бюрократии раздолье.

Свободолюбивый русский народ этого не терпел и, объединенный в общины, долго оказывал сопротивление бюрократическому безумию.

Схема управления России изначально строилась таким образом. Царь, и законодатель и исполнитель, командовал, казалось бы, безраздельно всей Россией. Внешне это так, но никто не обращает внимания, что с точки зрения, с позиции народа он командовал в узких областях общественной жизни. Крестьянам очень редко приходилось сталкиваться с его командами, командами центра. Сначала царь занимался только внешней защитой, для чего и обязывал народ поступать согласно царской воле, а не так, как народ считает нужным, в трёх случаях: при выплате податей, при отработке на дружинника, а позже на дворянина, и при поставке рекрута в армию. Было ещё уголовное право: царь с помощью своих законов преследовал уголовных преступников по всей территории России, но если крестьянин не был преступником, то его это не касалось. Впоследствии власть царя распространилась на промышленность, науку: строили и содержали университеты, поощряли искусства и т.д. Но и это касалось крестьянина только косвенно, через налог – подать.

Сколько раз в год крестьянину приходилось вспоминать, что у него есть царь, а у царя законы? Как часто он сталкивался с этими законами? Трижды в неделю с царским законом о барщине. А с остальными? Два-три раза в год, не более!

А нам, живущим ныне, сколько раз приходится сталкиваться с законами и указами, спускаемыми из столицы? Из области?

Вот пример из ещё недавнего прошлого. Мы просыпались утром в квартире, размеры которой и плата за которую определялись в столице; надевали одежду, цена которой "спускалась" из Москвы; ели продукты, качество которых определялось центром; плата за проезд в транспорте, зарплата водителя, ширина автобусных кресел,– всё это тоже решалось в столице. Колхозники и сеяли, и сажали, и убирали урожай только согласно указаниям свыше. Мы были опутаны бюрократическими цепями, причём чиновники заявляли, что всё это для нашего блага, а иначе никак невозможно. Сегодня эти же бюрократы штампуют всё новые и новые законы и по-прежнему убеждают всех, что иначе невозможно.

Нет, можно! И раньше было можно, пока цари не спасовали перед бюрократами и мудраками. Русская крестьянская община не имела над собой никаких законов высшей власти, кроме приведённых выше, и в общественной и хозяйственной жизни управлялась самостоятельно. Народ управлял собой сам. Как это ещё назвать, если не демократией? Да, русские крестьяне не избирали всеобщим и тайным голосованием депутата, чтобы он якобы от их имени что-то там вещал в парламенте, причём сам не понимая что. Но им этого и не требовалось, так как свои законы они устанавливали сами, и каждый, подчеркнём, каждый оказывал непосредственное влияние на формирование этих законов.

Законы самоуправления в общинах были разные. Русская поговорка того времени гласила: "Что город, то и норов, что деревня, то и обычай". Писаных законов не было, законы утверждались в виде обычаев, которые запоминались миром. Этим обычаям неукоснительно следовал каждый член общины. В этом плане каждая деревня, каждая община были отдельным государством – суверенным, как сказали бы нынешние мудраки.

Тем не менее, было несколько правил, обычаев, общих для всей России. Веками русские люди подмечали что требуется, чтобы дружно жить вместе, и в принципе они недалеко ушли от ортодоксального христианства или мусульманства. Главное – всеобщая справедливость, здесь русские не сделали никакого открытия, но интересны пути, которыми они обеспечивали эту справедливость.

Разумеется, что для России, жившей по принципу семьи, главным законом, или обычаем было то, что и община формировалась по принципу семьи, но без её главы (отца). "Отцом" было собрание общины – коллективный орган управления, которое не было собранием представителей, каждый член общины автоматически был членом этого собрания, и его голос обладал таким весом, который и не снился, например, депутату самого старейшего в мире парламента – английского.

Из принципа русской семьи автоматически вытекал следующий принцип: ни один член общины не мог быть исключен из неё ни при каких условиях. Родился в общине либо был принят в неё – всё, нет силы, способной тебя оттуда выдворить. Правда, в обычной семье отец мог отделить от себя сына, отдав ему часть имущества. А в общине, наоборот, её член мог уйти из общины только добровольно, но ничего из общего имущества ему не полагалось. И тот, и другой принципы сохраняли справедливость, только в разных условиях. И в семье, и в общине человек был спокоен: какие бы решения не принимал отец или община, никакую несправедливость по отношению лично к нему никто не допустит.

Принципом семьи определялась ещё одна особенность: община весьма пренебрежительно относилась к священному праву личной собственности вообще и крайне негативно к личной собственности на землю. У члена семьи не должно находиться в личной собственности то, с помощью чего существует вся семья. Непризнание личной собственности на землю – священная русская идея, пронесённая через тысячелетие. Собственность – только общая, земля должна находиться в распоряжении того, кто её обрабатывает.

Ещё один русский принцип, единый для всех общин: решение на собрании общины могло быть принято только единогласно. Община не утруждала себя подсчётом голосов. Если хоть кто-то был против, решение не принималось.

О возможности существования такого принципа парламентские мудраки и не подозревают. Действительно, как внедрить этот принцип? Ведь это тупик. Парламент не примет ни одного решения. В парламентах это невозможно, хотя сотни тысяч русских общин на протяжении тысячелетия существовали по этому принципу.

Необходимо понять следующее. Русский мужик, как и русский человек вообще, истинный демократ, то есть он всегда считал, что общественный интерес выше личного, причем не только считал так, но и руководствовался этим принципом. И на мирских сходках крестьяне исходили именно из интересов общины, следовательно, разногласий быть не могло. А парламент – это арена борьбы личных интересов, даже если это личные интересы групп, партий или слоёв населения. Эти интересы различны, поэтому невозможно достичь единогласия.

Для крестьянина община – дом, в котором живёт он и будут жить его дети. Разорение общины – разорение его лично. Крестьянин отвечал своей судьбой за принятое им решение. А в парламентах, особенно советских и постсоветских, депутаты за свои решения лично не отвечают, поэтому могут позволить себе голосовать за что угодно.

Крестьянские сходки, особенно по запутанным вопросам, могли длиться много вечеров подряд и порой принимали весьма грубую (на грани драки) форму. Там не стеснялись, обсуждая любые мелочи, даже если они затрагивали деликатные стороны чьей-либо жизни, которые в обычное время обсуждению не подлежали. Общинная проблема буквально выворачивалась наизнанку, рассматривалась абсолютно со всех сторон до тех пор, пока каждый член общины не начинал понимать, что предлагаемое решение – единственное, пусть его лично оно и не устраивает. И решение принималось только тогда, когда успокаивался последний спорящий. (С этих позиций сегодняшние парламентские бдения выглядят крайне позорно. Депутаты собираются обсуждать тяжелейшие государственные вопросы, но начинают с того, что договариваются, когда закончить своё собрание. А кто сказал, что этого времени хватит? Ведь вопрос ещё и не начинали обсуждать!)

А могло ли быть так, что, несмотря на длительность обсуждения, какой-либо член общины, преследуя личный интерес, всё-таки не соглашался? Да, могло. В этом случае, устав от споров, 200 или 300 человек могли уступить одному и принять решение, выгодное только этому человеку. Но община – не институт благородных девиц, её члены – занятые тяжёлой работой и достаточно решительные люди. Человеку, который пошёл против мира, никто и ничего не прощал. Он обязательно расплачивался за свою дерзость и часто вынужден был из общины уходить. У него происходили неприятности: тонула в болоте корова, сгорало сено, внезапно ломалось колесо подводы и так далее, пока человек не начинал понимать смысл поговорки: "Против мира не попрёшь".

Кулаки-мироеды всегда строили свои дома в центре села, поблизости от других домов, чтобы при пожаре пламя от их горящего дома перебросилось на соседние дома, зная, что только в этом случае их не подожгут.

А что давало единогласие при принятии решений отдельному человеку? Гарантию того, что твоим голосом, твоим личным интересом никто не пренебрежёт. Поскольку в интересах общества учитывать интересы всех. Никто не прекратит прения, не выслушав твоего мнения. Можно много болтать об уважении к каждой отдельной личности, а можно уважение к ней ввести в закон. Можно утверждать, что раз в государстве свобода слова, значит это цивилизованное государство, забывая, что свобода слова без обязанности слушать – забава для мудраков. Что толку говорить, если тебе никто не собирается внимать? Крестьянская община России в отличие от подавляющей части российской интеллигенции, предпочитающей "мудрачествовать" на западный манер, это понимала.

Ещё одно правило, общее для всех крестьянских общин, – соблюдение справедливости при распределении средства своего существования – земли. Способы распределения у общин были разные.

И наконец, общей для всех общин была коллективная ответственность по внешним обязательствам, по обязательствам уплаты налогов и поставок рекрутов в армию. Если, к примеру, в общине было 200 человек, обязанных платить подати царю, то ни один из них непосредственно свои положенные 12 рублей в налоговое ведомство не носил, все 2400 рублей платила община, а затем уже раскладывала эти деньги на членов общины.

Так же и с набором рекрутов. Если, к примеру, полагалось выставить в армию одного человека из 100, то военное ведомство не искало этих людей по деревням и сёлам. Общины сами определяли, кому служить, причём часто стремились купить рекрута на стороне, то есть найти здорового холостого мужчину, чтобы он за огромные по тем временам деньги, собранные миром, согласился пойти в солдаты. Если такого найти не удавалось, мир решал, из какой семьи взять солдата. И деньги выплачивались ему. Решение общины, "приговор мира", в этом случае обжалованию не подлежало, выбранного новобранца могли доставить к призывному пункту без его согласия, связанного.

Община выполняла свои обязательства добросовестно и требовала к себе такого же отношения. Если помещики или чиновники, нарушая законы и обычаи, наносили общине обиды, а законным путём добиться справедливости не удавалось, то община решалась на крайние меры. Одной из таких мер был бунт. Между тем и цари понимали, что причины бунта часто кроются в действиях властей, понимали, что пролитая кровь может вызвать огромное количество ответной. Поэтому при вспышке бунта государство всегда старалось погасить его без крови, пока это ещё было возможно. Характерно, что орденом Св. Владимира, четвёртая степень которого давала право на потомственное дворянство, награждались те офицеры и чиновники, которые могли прекратить крестьянские волнения, не прибегая к оружию. Это требовало мужества, так как возмущённая община переставала жалеть и свою, и чужую кровь.

Иногда община, не прибегая к бунту, могла сделать следующее.

Несколько мужчин убивали ненавистного помещика с семьёй, а его дом поджигали. Затем они шли и сдавались властям. В России к смертной казни приговаривали в исключительных случаях. Поэтому суд приговаривал крестьян к какому-то сроку каторжных работ и ссылке в Сибирь. Брачные узы считались священными, тогда верили, что браки совершаются на небесах, и не людям их разрывать. Поэтому согласно существовавшему закону семьи осуждённых при желании отправлялись за казённый счёт к месту каторги и ссылки, им также за счёт казны назначалось содержание. Помимо этого, крестьяне регулярно собирали деньги и отправляли их осуждённым, поскольку в их глазах это были не преступники, а герои, пострадавшие за мир.

Итак, русские люди были объединены в самоуправляемые общины, хотя и имевшие обязательства перед государством, но по небольшому перечню вопросов. Община в ряде случаев была способна эффективно защитить свой суверенитет перед кем бы то ни было, как это может сделать только семья.

Приоритет таких духовных ценностей, как преданность обществу, готовность к самопожертвованию ради него, обострённое чувство справедливости и пренебрежительное отношение к догматам материальных ценностей типа неприкосновенности частной собственности, личной собственности на землю определяли различия в поведении русских людей и людей западного мировоззрения.

Много веков подряд русские расселялись по всей земле, осваивая новые необжитые места. То же делали англичане, французы, немцы. Они так же переселялись в Америку, Африку, Австралию. Но те и другие делали это по-разному. Скажем, европейские переселенцы заселяли североамериканские прерии. На выделенном им участке земли они строили дом и ферму, устанавливали дружеские связи с соседями для совместных действий против общих напастей. Налог они платили в зависимости от количества находившейся в их владении земли; с течением времени часть из них разорялась, их землю скупали более удачливые соседи, а менее удачливые становились городскими и сельскими пролетариями. Это соответствовало образу мыслей западного человека, в этом не было ничего, что беспокоило бы его совесть.

Русские поступали иначе. Крестьянская община, получив выделенную ей землю (для всех), прежде всего выбирала удобное место для села или деревни. Каждой семье отводился участок под усадьбу. Участки нарезались рядом друг с другом, образуя улицу или улицы будущего села. Одновременно община учитывала, что семьи будут расти и делиться, в связи с чем ей оставляли резерв для будущего развития. Оставшаяся земля делилась на три части: луга, пастбища и пахотная земля. Могла быть и четвёртая часть – лес. Всей этой землей община пользовалась сообща.

На земле, выделенной под усадьбы, всем миром строились дома для всех. Весь скот села единым стадом выпускался на пастбища. С пахотной землей и лугами дело обстояло сложнее. Пахотная земля, во-первых, делилась по качеству: пригорок или низина, в одной больше глины, в другой песка и т.д. В разных общинах землю подразделяли на разное количество сортов, иногда до 15. Далее землю делили на участки – наделы исходя из следующих соображений. Налогом (податью) среди крестьян облагались только лица мужского пола, но зато все: и стар, и млад. Перепись населения производилась каждые семь лет. Зафиксированное в переписи число лиц мужского пола оставалось для налогов единым на весь этот период. То есть фактически податью облагались не отдельные люди, а вся община. Количество мужчин было просто численной оценкой налогоспособности данной общины.

Если на момент переписи в общине было сто мальчиков, мужчин и стариков, а подать на одного составляла 12 рублей в год, то общую подать в сумме 1200 рублей нужно было платить в течение семи лет. Со сбором налогов внутри общины должен был разобраться сам мир.

В каждой общине это происходило по-разному, но принцип был один: мир не требовал от человека заплатить налог, если не предоставлял ему землю, чтобы этот налог заработать. Чаще всего каждый сорт пахотной земли делился в соответствии с числом налогоплательщиков. Это был надел. Очевидно, что один надел мог состоять из полосок земли разного сорта в количестве до 15. Кроме того, полоски располагались на трёх полях: яровом, озимом и пару. (Над этим потешались мудраки сначала в Петербурге, а потом в Москве и Ленинграде, но надо понимать, что прежде всего неразумность такого деления понимали и сами крестьяне, но справедливость была для них выше этой нецелесообразности.)

Наделы распределялись между семьями, но не поровну, а по "силе" каждой семьи, то есть в зависимости от того, сколько она имела рабочих рук для обработки земли. Скажем, в семье было четыре лица мужского пола: отец и три малолетних сына. Формально она имела право на четыре надела или надел четырёхкратной величины. Но община могла выделить им всего лишь два, так как фактически в этой семье некому было обрабатывать землю, а следовательно, была мала вероятность, что семья способна внести в общинную кассу свою часть податей. А другая семья, в которой из мужчин только отец, но три взрослые незамужние дочери, могла получить не один, а три надела.

В промежутках от переписи до переписи состав семей мог меняться: мальчики взрослели, дочери выходили замуж, старики умирали. Община ежегодно оперативно реагировала на эти изменения. У ослабевших семей наделы изымались и передавались тем семьям, которые входили в силу. Никаких условий получавшим землю не ставилось, разве что заплатить предыдущему владельцу за улучшения, скажем, за новую изгородь. Свято исповедовался принцип: землёй владеет только тот, кто её обрабатывает.

В некоторых губерниях вёлся более точный учет силы семьи: мальчик в возрасте 10 лет получал право на 0,25 надела, 12 лет – 0,5 надела, 14 лет – 0,75 надела, мужчина с 20 до 55 лет мог получить до двух наделов, но с 55 лет – всего 0,5 надела, а после 60 лет крестьянин освобождался и от земли, и от подати. Очень редко, но бывало, что общины делили землю по едокам, то есть пропорционально составу семьи.

В других общинах для уменьшения числа полосок земли, приходящихся на один надел, тщательно определяли прибыль, которую может дать одному работнику земля того или иного качества. Пропорционально этой прибыли отмерялась длина шестов, которыми мерили землю разного сорта, то есть в одном наделе земля была похуже, но её было больше, а в другом получше, но меньше. Кому какой надел отдать, решал жребий, вообще в России он применялся практически в любом случае, когда надо было что-то делить.

Многие русские исследователи, жившие на селе в прошлом веке, предсказывали развитие общины в направлении коллективного хозяйства, но, конечно, не в такой бюрократизированной форме, как колхозы в их окончательном виде. Действительно, во многих общинах выделялись специальные поля, которые обрабатывались всем миром. Собранный урожай иногда делился, но чаще шёл на уплату налогов, в помощь немощным, в общем на социальные цели. Иногда для этого у помещика арендовалось поле или вся усадьба.

Разумеется, никто в общине не мог продать свой надел, правда, он мог сдать его в аренду. Но община могла продать часть земли, она же могла и купить её, пополнив свой земельный запас.

Покос также нередко проводился коллективно, хотя в те годы и луга могли разделить на полоски, чтобы каждый сам себе косил. Но некоторые общины разбивались на артели и делили луга по числу артелей и людей в них. Затем артель дружно косила весь луг, ставила и равняла стога по числу людей, а затем по жребию делила готовое сено.

Община обеспечивала каждому члену право на труд без всяких "если". Хотел человек работать, – община предоставляла ему для этого равные со всеми условия. Община была и органом социального обеспечения. Обычно немощные старики доживали свой век у детей, а дети-сироты взрослели у близких родственников. Но случалось, когда и старики, и дети оставались одни. Чаще всего в этом случае они "шли по миру", то есть жили в каждой семье общины по очереди определённое время, скажем, неделю, а одевались на общинные деньги. (Кстати, хотя это звучит цинично, но до отмены рекрутских наборов особую ценность для общины представляли мальчики-сироты, за их здоровьем, здоровьем будущих солдат, особенно следили.)

Но были и другие способы. Старики могли получать еду и корм для скота, собранные "по миру", а могли просто жить в своей избе, и члены общины регулярно носили им готовую пищу. И это не было подаянием: община обязана была содержать своих немощных членов, и тот, кто принимал помощь, не унижался, чтобы её выпрашивать.

Община собирала больше денег, чем требовалось государству. Эти деньги шли на те же цели, которые и сейчас преследует государство, увеличивая налоги. Община запасала хлеб, строила школы и нанимала учителей, а если была сильна, то врачей или фельдшеров. Фактически крестьянин тратил на налоги больше, чем предусматривалось правительством, но эту разницу устанавливал он сам и тратил её тоже сам. Центральное правительство получало деньги за то, что могло сделать только оно. Остальное оставалось в общине и в руки бюрократии не попадало. Это важно отметить, чтобы понять конечные цели борьбы бюрократии с общиной.

Во всех русских общинах существовала система взаимопомощи. Особенность её состояла в том, что каждый, к кому обращались за помощью, оказывал её, но не от душевной щедрости, а потому что обязан был помочь. Эта помощь (по-старому помочь) делилась на три категории.

В первом случае каждый, кого приглашали помочь, помогал, не рассчитывая на поощрение. Как правило, речь идёт о тяжёлых случаях, когда член общины бедствовал из-за обстоятельств неодолимой силы, скажем, наводнением снесён дом. Тогда те, кого он просил, или вся община шли строить дом, и никто не вправе был ничего за это требовать.

Во втором случае член общины звал на помощь, если затеял дело, которое стало ему не по силам: решил построить мельницу или запахал столько земли, что не в состоянии убрать урожай, или внезапно умер муж, а жена решила сама убрать урожай со своего надела и не отказываться от него. В этом случае каждый, кого звали, был обязан помочь, но хозяин должен был устроить ужин с выпивкой (отсюда и все наши бутылки во взаиморасчётах).

В третьем случае речь идёт скорее не о помощи, а о найме в условиях, когда патриархальные отношения не позволяли отдать и принять деньги за работу. Скажем, кулак или помещик, приглашая на уборку урожая, обязан оговорить, что будет в конце: ужин с выпивкой или ещё и танцы. Кого это не устраивало, тот мог не идти.

Системой взаимопомощи крестьяне обманывали Бога. Дело в том, что в страду каждый день был дорог, а в воскресенье Бог запрещал работать, нужно было отдыхать. Но ведь запрещал-то он работать, а не помогать! Вот и помогали каждое воскресенье с июня по сентябрь, теряя сознание к вечеру от усталости.

Отметим разницу между русской крестьянской общиной и её пародийной копией – колхозом.

Первое. Колхозы строились по марксистской догме, согласно которой крестьянин должен стать пролетарием – наёмным рабочим: приходить на работу в 7 часов утра, добросовестно делать то, что ему приказало начальство, и, получив за это деньги, уходить, а дальше – хоть трава не расти. Эта догма сделала скотиной рабочего в промышленности и крестьянина в сельском хозяйстве. Марксизм базируется только на законах экономики, не учитывая, что людьми надо ещё и управлять, то есть, задавать им, работникам, определённое поведение.

Русская крестьянская община, будучи более коммунистической, чем мог мечтать сам Маркс, учитывала законы поведения людей. Крестьянин, работая в общине, на наделе принадлежавшей общине земли, получал за свой труд не зарплату от начальника, а конечный результат своего труда в полном объёме и натуральном виде.

Второе. Община была суверенной, и никто не вмешивался в её дела. Колхоз – это предприятие, где властвует бюрократия, это предпоследняя победа бюрократии в сельском хозяйстве (последней победой станет развал колхозов).

В остальном идеи общины и колхоза совпадают, да и не могут не совпадать, так как община шла к коллективному труду, а колхозы строились на общинных принципах.

Итак, подытожим изложенное, позволив себе повторить сказанное (повторение – мать учения).

Народ – это население страны и будущие поколения. Государство – это население, законодательная и исполнительная власти. Цель государства – защитить народ. Государство защищает себя руками и жизнью населения. Команды населению по защите народа даёт законодательная власть, организует население на эту защиту исполнительная власть.

Первоначально демократия в России строилась по следующей схеме. Царь – законодательная власть и глава исполнительной власти – брал на себя обязанность дать населению команды по защите народа и организовать население на исполнение этих команд только в тех случаях, когда оно само себе таких команд дать не могло: по защите народа от внешнего врага, уголовника (на всей территории России); по защите интеллекта народа – подготовка научных и инженерных кадров, проведение научных исследований; по экономической защите – создание государственной промышленности; по защите граждан России за рубежом. В остальных случаях население России, объединённое в общины, команды по своей защите давало себе само.

Можно оспаривать целесообразность отдельных элементов устройства России (крепостное право, монархия и т.д.). Но нет причин утверждать, что российская идея управления была порочной в отношении осуществления демократии (власти народа). Она была абсолютно верной. Мало провозгласить власть народа, нужно дать народу способы управлять.

Население (крестьяне) не вмешивалось в вопросы управления, если не могло их понять (управление армией, внешней политикой и т.д.), и не избирало из своей среды депутатов, чтобы те решали эти вопросы. А правительство не вмешивалось в те вопросы, в которых оно было некомпетентно: управление общинами, их экономические и социальные дела. При этом государственный аппарат был минимален, а значит, и расходы на него, и налоговое бремя на народ. Подавляющая масса военных и гражданских чиновников действительно отвечала за нужное народу Дело, и налоговые расходы на них были оправданы.

Но в России уже созревали две силы, для которых демократия в принципе неприемлема: буржуазия и аппаратная бюрократия.

Здесь автор правит марксизм, и хотя он сам не любит ничего сложного, тем не менее считает, что Маркс сильно упростил вопрос борьбы в обществе. Считать, что мы имеем только два класса-антагониста: рабочих и капиталистов, недостаточно. Согласно марксистской теории, бюрократия – порождение буржуазных отношений и по пути движения к коммунизму она исчезнет. Но мы на примере истории СССР убедились, что это далеко не так. Дело в том, что эти две силы основываются на разных фундаментах: действия буржуазии подчиняются законам экономики, а действия бюрократии – законам управления. Объект грабежа у них один – народ, а способы разные: буржуазия отнимает у труженика часть труда в виде прибавочной стоимости, а бюрократия – в виде налога и взятки. Но дерут-то они шкуру с одного барана.

Они враги друг другу, конкуренты по объекту грабежа, но могут стать на время союзниками, чтобы сломить сопротивление тех, кого собираются грабить. Когда сопротивление сломлено и начинается сам грабёж, они снова становятся врагами и, как ни странно, могут стать союзниками народу (по принципу враг моего врага – мой друг), уничтожая с его помощью конкурента. В этом "классическом" треугольнике народ – буржуазия – бюрократия все ненавидят друг друга, но все стараются использовать друг друга в борьбе со своим врагом.

Возьмём современную историю. Ельцин – вождь бюрократии, во имя её целей разваливший Советский Союз. При этом он обещал сытую жизнь буржуазии, и она выступила как его верный союзник, хотя по своей сути буржуазия интернациональна. Буржуазия деньгами и боевиками поддержала Ельцина на баррикадах Белого дома и позволила его бюрократии разместиться в креслах чиновников бывших союзных ведомств. Но бюрократы очень быстро поняли, что налоги с народа и выплачиваемые из них оклады обеспечивают весьма скромную жизнь. Тогда они занялись поборами (взятками) с буржуазии. Та взвыла, буржуазные партии и объединения даже оказались в оппозиции к Ельцину. Однако как только Верховный Совет России начал подготавливать вопрос об освобождении Ельцина от должности, буржуазия снова не раздумывая бросилась ему на помощь, покупая телевидение, демонстрантов, а затем и боевиков для расстрела Верховного Совета. Буржуазия и бюрократия ненавидят друг друга, но больше всего они ненавидят власть народа – демократию, понимая, что они и демократия несовместимы.

Вернёмся к крестьянской общине, к миру. Крепнущая буржуазия и формирующаяся среди чиновников аппаратная бюрократия, не отвечающая непосредственно за защиту народа, начали боевые действия против русского мира, и это естественно.

Чем не устраивала община буржуазию? Буржуазии, чтобы собирать с народа свою долю прибавочной стоимости, нужно получить в собственность средства производства, а для крестьян это земля. Следовательно, буржуазии требовалось, чтобы земля общин поступила в продажу, но для этого нужно было уничтожить общины.

А чем буржуазия не устраивала крестьян? Ведь отбирал же у них прибавочную стоимость в виде податей царь, в виде оброка помещик! Почему же нельзя буржуазии? Царь брал деньги для защиты крестьян, и дворянин, по первоначальной идее, брал для этого же. А буржуа, кулак или капиталист брал деньги лично для себя и на защиту народа тратить их не собирался. Это грабёж в чистом виде.

С бюрократией вопрос обстоит сложнее. Дело в том, что она плодится, жиреет, грабя народ, эксплуатируя идеи о его якобы ещё лучшей защите. Технически это делается так. Какие-нибудь чиновники, отчаявшиеся сделать быструю карьеру и не слишком обременённые обязанностями по действительной защите народа, вытаскивают идею о какой-либо его дополнительной защите. Например, в России бывает много пожаров, и убытки от них огромны. Мудраки активно доказывают, что такой вопрос нельзя оставить без государственного вмешательства, организуют кампанию и, расталкивая друг друга, спешат показать свою мудрость и знание жизни. Царь или правительство, не вникая в суть вопроса, в то же время искренне хотят предотвратить народные убытки. Поэтому они на деньги казны, деньги народа нанимают чиновников и мудраков подготовить соответствующий документ, затем утверждают этот документ и опять за деньги народа нанимают новую бюрократию, чтобы она следила за исполнением правил, заложенных в документе. При этом никто не задумывается, что убытки от пожаров несёт не казна, а люди, никто у этих людей не спрашивает, нужны ли им эти правила, эти чиновники и контролёры. У них забирают деньги и платят новому отряду аппаратной бюрократии, утверждая при этом, что всё делается для их же блага.

Царю или другому законодателю необходимо выработать собственное понимание вопроса, чтобы не попасться на бюрократическую провокацию. Для этого надо понимать, что такое бюрократия. Но кто это понимал и понимает? Правда, далеко не все цари верили своей бюрократии, но её коварству не могли ничего противопоставить.

Отвлечёмся немного от вопросов, связанных с общиной, и посмотрим, как действовала бюрократия в недрах самого государственного аппарата. Лёгкость, с которой множится бюрократия, особенно характерна для контролирующих организаций, умеющих ещё в момент создания завуалировать цель своей деятельности. Парадокс заключается в том, что их бессмысленность для Дела ясна, но начальник, использующий бюрократический механизм управления, не может жить без контроля.

Приведём пример. Николай I усмотрел различные недостатки в составе чиновников, их продвижении по службе. Кроме того, были очевидны различные злоупотребления, связанные с назначениями и перемещениями чиновников в необъятной России, присущие самому бюрократическому механизму. Строго говоря, царь должен был потребовать от министров конечных результатов их работы, не вмешиваясь в вопросы подбора кадров. Но он решил улучшить дело по-другому: приказал разработать правила подбора кадров и учредил контроль за точным выполнением этих правил. Для этого в 1846 году был создан Инспекторский департамент, по поводу которого Николай I писал: "Цель достигнута: порядок, отчётность заменила беспечность и злоупотребления различного рода". Департамент быстро разросся и вскоре уже бодро рапортовал царю: "Четырёхлетний опыт доказал, что высочайшая мысль принять в державную руку Вашу нить управления... принесла пользу во многих отношениях: а) всё, что не имело общности, что исполнялось отдельно, пришло к возможному единству; б) Устав о службе гражданской получил должную силу...; в) поступление на службу, увольнение от оной, переход из одного ведомства в другое, производство в чине... совершаются ныне на положительных началах системы центрального управления в одинаковом общем порядке".

О том, насколько "эффективным" оказался общий порядок, департамент умалчивал: об убытках не рапортуют. Для честных людей служба резко осложнилась, а мерзавцам, как и прежде, было раздолье. Ведь департамент отвечал не за их отсутствие, а за правильность прохождения и заполнения бумаг. Так, заполняя графу об источниках доходов, наглецы потешались: "Имение приобретено женою на подарки, полученные в молодости от графа Бенкендорфа". И ничего, проходило.

Немудрено, что после смерти Николая I жалобы потекли к его сыну. В 1857 году Александр II "соизволил повелеть предоставить всем министрам и главным управляющим сообразить, какими средствами можно было бы уменьшить и ограничить огромную переписку, возникшую с учреждением означенного департамента".

В то время ещё не все виды деятельности в России были централизованы, и на фоне делократических управлений частных предприятий Инспекторский департамент выглядел особенно убого. Поэтому царь согласился с тем, что департамент не нужен, и он был упразднён. Но... бюрократический механизм остался. И сын Александра II решает возродить это ведомство. Министры всполошились, министр юстиции Н.В. Муравьёв написал царю записку с просьбой задержать опубликование указа, на что царь ответил:

"Если бы я желал получить отрицательный ответ, то, конечно, обратился бы к министрам" (царь невольно показал, что он своих ближайших помощников не считает за порядочных людей и верных слуг, без контроля со своей стороны их работы не представляет). Итак, в 1894 г. департамент возник, как птица Феникс из пепла, под названием "Инспекторский отдел", всё началось сначала, но в худшей форме. Даже близкие к царю люди писали: "У нас всё делается как-то случайно, не соображаясь ни с чем... Вообще произвол министров был ничем не связан, но теперь впали в другую крайность... Выходит, что теперь за все назначения дураков или мошенников, за которые прежде отвечал министр или губернатор, будет нести ответственность царь!".

Стоны министров достигли ушей сына Александра III. Приведем цитату из записки, в которой сравнивалась работа Инспекторского департамента и Инспекторского отдела: "Но затруднения того времени, как бы они ни были велики, бледнеют перед теми затруднениями, кои возникают ныне по случаю учреждения Инспекторского отдела, и перед той перепиской, которая достигает уже до пределов физической невозможности". Нерешительный Николай II хотя и не ликвидировал, как дед, этот контролирующий орган, но всё-таки вынужден был его существенно ограничить.

И заметьте, это бюрократическое гнездо формировалось на глазах у царя и действовало в Петербурге, несмотря на противодействие не простых людей, а министров! С простыми людьми, с крестьянами, бюрократия вообще не церемонилась, и это было одной из причин боязни крестьянина выйти не только из общины, но даже из крепостной зависимости.

Тесно связанный с крестьянами русский писатель Лесков описывает массу подобных примеров; некоторые из них я приведу в своём пересказе.

Уже после освобождения крестьян в деревню приезжает новый уездный начальник. Крестьяне собирают по двадцать копеек ему на "подарок". Он с негодованием отвергает эти деньги, заявляя, что он честный слуга государю и не будет брать с крестьян поборов, но... будет требовать от крестьян строго исполнения всех законов и указов государя. После этого он идёт с обходом по домам. Дело происходит зимой, печи топятся. Начальник открывает толстый том правил и читает, что для предотвращения пожаров лежанки печей должны накрываться пуховыми одеялами, ватными одеялами, войлоком... Солома не указана, а лежанка печи крестьянина укрыта соломой. Это нарушение закона, а закон предусматривает за это штраф 10 рублей. Начальник требует уплатить этот штраф. Крестьяне падают на колени, молят не разорять. Наконец начальник "смилостивился", положил в карман 3 рубля и пошёл к следующему дому. Там уже знают об этом правиле, и солома с лежанки сметена. Но начальник не унывает. Он обнаруживает, что на чердаке нет бочки с водой на случай пожара, а в правилах сказано, что за это нарушение полагается штраф 50 рублей. Крестьяне пытаются объяснить ему, что на случай пожара в деревне создана пожарная дружина, и по тревоге из каждого двора прибегут дружинники с инструментами по расписанию: кто с топором, кто с багром, кто выкатит насос, кто бочку с водой. А бочка с водой на чердаке – это глупость. Ведь вода на чердаке замёрзнет, какая польза будет от глыбы льда в замёрзшей бочке при пожаре? Начальник соглашается с крестьянами, но что он может сделать: ведь не он писал эти правила. Крестьяне его упрашивают, и он, наконец, соглашается взять с каждого двора по 10 рублей и уехать. И крестьяне рады: какой добрый начальник попался.

Всё очень просто: инструкция, написанная мудраками в Петербурге, плюс умелое применение её бюрократами на местах, а в результате и те, и другие при деньгах, и те, и другие под видом защиты народа его ловко ограбили. Но для этого нужно было уничтожить общину, ведь в традиционной общине мир просто не дал бы себя проверять, поскольку от него требовалось только подати платить и рекрутов поставлять, а остальные дела общины никого не касались.

Мир, конечно, уважал начальство. Например, существовала традиция, по которой при посещении деревни начальником одного ранга ему жарили специальную яичницу и подносили стопку-другую водки, начальнику рангом повыше полагалась курица. Но если община не считала себя виноватой перед государством (такой виной, например, могло быть "мёртвое тело человека, обнаруженное на территории общины"), то она и не унижалась перед государственными чиновниками, не позволяла им вмешиваться в свои дела.

Русская демократия (со своими свободолюбием, независимостью, непризнанием частной собственности как средства грабежа других людей) мощным препятствием стояла на пути "шкурных" интересов буржуазии и бюрократии. И устояла бы, если бы в династии Романовых не проявились генные "капризы", а на престол не стали приходить мудрак за мудраком. В прошедших столетиях остались Пётр Великий и даже Екатерина Великая, способные понять Дело самостоятельно, которым помощники были нужны только для участия в оценке обстановки и выработке решения, а не для подсказки решения в целом. Не стало царей, ясно представлявших суть своих указов и их эффективность при защите народа. Пришло время царей, за которых решения вырабатывали сначала министры, царей – "плешивых щёголей, врагов труда", а закончилась династия Романовых таким убожеством на престоле, которое не гнушалось слушать советы подлого маньяка Распутина. Цари предали мир, предали Россию, и крестьянская община начала подвергаться одному удару объединённых сил буржуазии и бюрократии за другим. Началом открытых боевых действий можно считать, пожалуй, 1861 год, год реформ, год освобождения крестьян.

Мудраки до сих пор радуются этому освобождению, до сих пор ругают революционеров, убивших Александра II – царя-освободителя. А чему, собственно, радоваться? До 1861 года крестьяне обязаны были обработать поля помещика, которые, кстати, были меньше по площади, чем после 1861 года. После реформы они уже не обязаны были их обрабатывать. Так что же, эти поля остались необработанными? Нет, они, как и раньше, обрабатывались. Может быть, их обрабатывали негры или китайцы? Нет, всё те же русские крестьяне. Тогда от чего их освободили? Разве они работали на помещичьих полях, потому что им было нечего делать? Может быть, они от работы на помещика так разбогатели, что стали жить, как баре?

Через три с лишним десятилетия после освобождения крестьян энциклопедия Брокгауза и Ефрона дает такие "радостные" цифры состояния русского народа, осчастливленного освобождением и "свободным" трудом на помещика. В 1896 году Россия вывезла за границу продукции сельского хозяйства на сумму 534 865 тысяч рублей. Эти деньги были отняты у крестьян владельцами земли и податью, отняты частной собственностью на землю, отняты бюрократией, поскольку лишнего хлеба у русских крестьян не было. Сельских жителей в России на это время было 109,8 миллиона, то есть в расчёте на одного сельского жителя вывозилось продукции на 4 рубля 87 копеек. Средняя российская семья состояла из 6,6 человек, следовательно, на одну семью приходится сумма 32 рубля 14 копеек. При крепостном праве крестьянин на оброке должен был платить помещику не более 20 рублей. Если считать, что хлеб, проданный для уплаты податей, остался в России, то что крестьянин выиграл от освобождения? Раньше платил 20, а теперь 32. А как он "роскошествовал" в своей избе! В Московской губернии на один дом приходилось 8,4 человека. И 80 % таких семей жили в домах 6-8 аршин и менее, то есть рубленных из брёвен длиной от 4,2 до 5,6 метра. А здоровье было какое крепкое! Из 1000 родившихся мальчиков до 10 лет доживали 490, а из 1000 девочек – аж 530. В Англии и Швеции, куда Россия экспортировала хлеб, средняя продолжительность жизни мужчин была 45,25 года, а женщин 50,0 лет, в самой России мужчины в среднем жили 27,25 года, женщины 29,38 года.

Александр II освободил крестьян от помещиков и отдал в рабство владельцам земли. Но и бюрократия захотела получить свою долю. Она начала энергично вмешиваться в дела общины, стараясь подчинить всё себе. Мы говорили, что общиной руководило собрание, сходка, но между сходками текущими делами управлял староста – исполнительная власть общины.

В первую очередь русская демократия была заменена западным парламентаризмом. Решение сходки стало считаться действительным не только при единогласном голосовании, но и при наличии двух третей голосов. В мир ворвался кулак, покупающий голоса.

Далее бюрократия взялась за старост, стремясь их бюрократизировать, подчинить себе, а не миру. Старосты сопротивлялись, их подкупали серебряными медалями и именными кафтанами, со строптивыми поступали круто – только в год реформы и только в Самарской губернии было сослано в Сибирь почти 70 сельских старост, отказавшихся подчиняться волостным старшинам и сохранивших верность мирским приговорам.

И буржуазия, и бюрократия сняли намордники со своих мудраков и спустили их с поводков. Те, начитавшись книг западных учёных (написанных для условий Запада, причём для умных людей), со всем старанием стали хаять общину, русских крестьян и всё, с этим связанное. (Нам это несложно представить, мы видели, что получилось, когда Горбачёв спустил с цепи своих мудраков.) Одни, услышав, что в германской армии в рацион солдат вводится гороховая колбаса, стали требовать от крестьян сеять и есть горох (как тут не вспомнить Никиту Сергеевича с его кукурузой). Другие издевались над общинными наделами и прочностью традиций. Третьи обзывали крестьян пьяницами и лентяями. Кстати, о лени русского крестьянина. Те же Брокгауз и Ефрон сообщают, что самые "смертные" месяцы в России, то есть месяцы, когда смертность населения резко превышала среднегодовую, – июль и август, месяцы страды, самой тяжёлой крестьянской работы. В это время надрывались и умирали на работе слабые. Зато следующие месяцы, сентябрь и октябрь, по смертности были самыми благополучными в году.

Те русские интеллигенты, кто знал и понимал народ, но не мог донести свои мысли до царя сквозь мудраческий словесный понос, отчаивались: "Знаете, шибко я боюсь вашей петербургской стряпни. Уж как вы, господа чиновники, да к тому же петербуржцы, да ещё вдобавок учёные, приметесь законодательствовать, право, из этого может выйти чисто-начисто беда, да ещё какая! Знаете, мороз по коже дерёт и меня, и Хомякова от одних опасений. Много мы от вас боимся, но на деле вы будете страшнее и ужаснее. Старайтесь сделать как можно неполно, недостаточно, дурно: право, это будет лучше", – писал более ста лет назад А.И. Кошелев, но его слова подходят и к нашей сегодняшней жизни. Нисколько не поумнели мудраки.

В книге уже приведено немало примеров, когда мысль, казавшаяся правильной в столице, превращалась в шедевр глупости там, где она должна была внедриться в жизнь. Однако идея делократизма, к сожалению, понимается с трудом, а те, кто не пытаются анализировать, а предпочитают верить, как правило, не видят оснований верить в эту идею. Поэтому привести лишний пример – всё равно, что добавить масла в кашу.

Лесков описывает такой случай. Он подсел попутчиком в телегу к мужику, едущему в волость, и разговорился с ним о его деле. Мужик рассказал, что мир собрал взятку и теперь он везёт её в волость начальству. Цель взятки – добиться, чтобы волость не отправляла в эту деревню коров голландской породы. Как бы этот эпизод оценил городской мудрак? Он слышал, что корова даёт молоко, и знает, что крестьянские коровы дают молока мало, едва 700-1500 литров в год, причём слабой жирности, а голландская корова даёт 5000-7000 литров в год. Одна голландская заменяет десять российских. Но ведь одну держать выгоднее, чем десять, и по трудозатратам, и по кормам. А тут крестьянам дают бесплатно голландских коров, царь потратился, на деньги казны купил, чтобы улучшить породность российского скота, а крестьяне деньги собирают и взятки дают, чтобы им этих коров не давали! Как это понимать?

Здесь нужно вспомнить, что Россия тех времён не знала минеральных удобрений, её поля не знали и чилийской селитры. Советуя царю ввезти в Россию голландских коров, царские мудраки должны были задать себе вопрос: как в России столетиями растят хлеб, не удобряя поля? Мудраки не могли понять, что для крестьянина в корове самое ценное не молоко и не мясо (это всё сопутствующие продукты), а навоз и только навоз, поскольку без навоза у него не будет хлеба. И Россия имела свою породу крупного рогатого скота – навозную. "Система ценностей" скота была совершенно иная. Никто не кормил скотину зерном – это было глупо. В любой деревне главной ценностью была не пашня, а угодья – луга и выпасы. Именно по ним можно было определить, сколько скота способна содержать деревня. А количеством скота определялись пашни и площадь под зерновые. Считалось, что одна голова крупного скота (лошадь или корова) или десять голов мелкого (свиньи, овцы) дают минимальное количество навоза для выращивания хлеба на одной десятине. Нет навоза – не стоит и пахать. Навоз был главной ценностью, которую давал скот, а молоко, мясо, шерсть – это уже сопутствующее.

На заре российского государства Ярославом Мудрым был написан судебник. В нем определялся штраф за уничтожение чужого скота. По сумме штрафа можно определить, какое домашнее животное для крестьян было особо ценным. (Кстати, в те времена на крестьянском подворье жили и лебеди, и журавли в качестве домашней птицы.) Оказывается, самый большой штраф налагался не за уничтожение племенного жеребца или дойной коровы, а вола, поскольку он выполнял функции лошади и давал много навоза. Молоко для крестьян не имело большого значения, главным было зерно, хлеб. А вол и пахал, и удобрял поле. И теперь уже не покажется удивительным, что такой же штраф, как за вола (вдвое превышающий штраф за лошадь), брали за уничтожение... кота: то, что вол "вырастил", кот обязан был охранять от мышей.

Коровы русской породы отличались тем, что им годился любой корм: от болотной осоки до соломы с крыши избы затянувшейся зимой. Этим они были ценны, а не молоком. А что мужику делать с голландской коровой? Ведь её нужно кормить клевером, нужно кормить зерном, которого мужику и для своей семьи не всегда хватало. Голландская корова на русских харчах сдохнет немедленно. А бюрократ обвинит мужика, что тот уморил царский подарок из-за лени, и накажет. Поэтому мужики и собрали взятку начальству, чтобы оно всучило царский подарок какой-нибудь другой деревне.

Это не очень сложно, и действия крестьян не вызывают сомнений в целесообразности, но сколько обвинений в тупости обрушили на их головы столичные мудраки, настраивая против крестьян чиновников, не слишком вникающих в суть дела, но увлекающихся и энергичных. Таких, например, как Пётр Столыпин.

Именно Столыпин бросил в лицо революционерам известные слова: "Вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия!". Красивые слова, но, наверное, ни один революционер не сделал столько для великих потрясений, сколько сам Столыпин. И его потянуло мудрачествовать, его потянуло реформировать сельское хозяйство. Нахватавшись сведений о фермерских хозяйствах в США, о том, как у них идут дела, Столыпин решил реорганизовать крестьянскую общину России в общество единоличников-фермеров.

Городскому жителю, причастному к какой-либо экономической деятельности, мысль Столыпина должна казаться чрезвычайно привлекательной.

Ситуация в России была такова. Согласно данным словаря Брокгауза и Ефрона, в европейской части России площадь земли во владении средней деревни составляла 8,6 квадратных вёрст, жило в ней 167 душ обоего пола. При 6,6 человека на один дом в этой части России средняя деревня состояла из 25 дворов. Пашня в европейской части России занимала 26 % земельной площади, остальное – луга, леса, неудобные земли. Следовательно, на один двор в этой средней деревне приходилось около 9 десятин пашни, а всех земельных угодий 34,4 десятины (десятина примерно равна одному гектару). Площадь 8,6 квадратных вёрст можно представить как квадрат со стороной примерно 3 км. Но ведь чрезвычайно редко участок имел форму квадрата, а деревня находилась в центре его. Следовательно, можно допустить, что в средней российской деревне почти обязательно были поля, удалённые от усадеб на 3 км. На эти поля надо было ехать, чтобы вспахать, засеять, завезти навоз (примерно 40 тонн на десятину), вывезти снопы с поля. Всё это связано с расходами, неудобствами, требует уйму рабочего времени (причём если до поля было больше 2-3 км, крестьяне переставали возить навоз: это было невыгодно, на таких полях сажали без удобрений и называли их запольными).

Другое дело, если ферма, дом и подворье находятся прямо на том поле, которое надо обработать. Ведь 9 десятин – это квадратный участок со стороной 300 метров, следовательно, от порога дома до любой крайней точки не более 300 метров – в десять раз меньше, чем в деревне. Работа крестьянина по обработке поля облегчается, может быть, в 3-5 раз.

Кроме того, столичные мудраки, как и нынешние, упорно твердили, что крестьянин на земле, находящейся в его личной собственности, будет лучше работать, будет больше эту землю беречь и лелеять. Конечно, горожанин всегда найдёт, что сказать крестьянину.

Несмотря на такие очевидные преимущества, процесс перековки русских крестьян в фермеры, даже с помощью энергичного Столыпина с его льготными кредитами и прочим, шёл очень туго: с 1861 года по 1914, то есть за 53 года, из общин в хутора удалось переселить едва ли 14 % крестьян. Ну как тут не утверждать городскому мудраку, что наши крестьяне чрезвычайно тупы и не понимают своей выгоды? Он, городской, понимает, а они, сельские, – нет.

Но давайте призовём на помощь фантазию и представим, что мы те самые крестьяне, которые выселились из деревни на свою личную ферму. Прежде всего прикинем, а какое расстояние будет до нашего ближайшего соседа? На один двор, мы считали, в европейской России приходилось 34,4 десятины общих земельных угодий, это площадь квадратного участка со стороной почти 600 м. То есть, до соседей в среднем 600 метров. А это значит, что до них не докричишься, а идти к ним даже по хорошей дороге быстрым шагом придётся 6-8 минут, и без крайней нужды даже летом в сухую погоду к соседу никто не пойдёт. А зимой, весной, осенью? А пять месяцев сугробы по пояс и три месяца непролазная грязь! Переселиться на хутор – значит добровольно обречь себя на одиночную камеру в тобой же построенной тюрьме! Архангельские мужики говорили, что Столыпин потому не смог их выселить на хутора, что бабы воспротивились: им там не с кем было бы сплетничать. Шутка шуткой, но это такая причина, которой и одной хватит, чтобы не выселяться из деревни.

А как же американцы? У американских фермеров несравненно легче работа из-за не сопоставимого с российским климата. Несравненно лучше дороги. У них оставалось свободное время, чтобы вечером проехать верхом 3-4 километра до салуна и там посидеть с приятелями пару часиков за виски и картами.

Но у русских это не принято, и не потому, что они не любят выпить, просто их рабочие дни были заполнены трудом до самого вечера. Даже на молодёжных посиделках девчата и парни были заняты какой-нибудь монотонной, оставляющей свободной голову работой, а не игрой в карты.

В деревне, где дома стоят друг от друга в 20 метрах, хозяйка всегда найдёт время забежать на часок к соседке и посудачить с ней, излить душу, послушать сплетни, одновременно не выпуская из поля зрения свой дом и двор, своих детей и свой скот. На хуторе это невозможно.

Но были и чисто экономические соображения. Дело в том, что самые тяжёлые, напряжённые сельскохозяйственные работы приходились на весну и июль-август. Зимой крестьяне стремились в отхожий промысел, чтобы к копейкам, заработанным на земле, добавить копейки, заработанные извозом или на фабриках. Работы зимой было мало, но она была, и если на хуторе жил только один мужчина, ему было сложно бросить хозяйство и уйти на промысел. Другое дело в деревне, там всегда оставались мужчины, которые могли завезти дрова, сено не только себе, но и соседям. В деревне, теряя в производительности труда из-за поездок к участкам и обратно, выигрывали, получая добавочные доходы от промыслов, да и в целом для России было выгоднее, чтобы её жители работали круглый год. Возникали и другие проблемы: как посылать детей в школу за 5-6 километров, кто окажет помощь в случае несчастья и т.д.

Но главное, видимо, не в этом. У нас и сейчас, и в те времена мудраки проповедовали идею частной собственности на землю, не понимая, что для крестьянина земля сама по себе, как товар, ценности не представляет. Ценность, товар – это урожай. А земля – один из инструментов, при помощи которого получают урожай. Доход крестьянина, его материальная заинтересованность заложены в урожае, а чья земля, личная или государственная, не важно. Как не важно для рабочего, кому принадлежит станок, на котором он точит болты – ему, капиталисту или государству. Если он получает за болт условно 10 рублей, его эта работа интересует, а если всего рубль, то какой толк с того, что станок его личный? Чтобы понять это мудракам типа Черниченко, надо самим поработать.

Образ мысли русского, русская идея состоит в следующем: лично тебе может принадлежать только то, что сделано твоими руками. Землю ты не делал, её создал Бог. Поэтому идея личной собственности на землю для русских была крамольной. Да, за годы пропаганды образовался слой русских с западным мышлением, понявших, что хотя земля и Божье творенье, на ней можно неплохо нажиться, понявших, что в землю можно вкладывать не только свой труд, но и деньги. Такие русские были, но гражданская война 1918-1920 годов показала, что их было меньшинство.

Из недр русской крестьянской общины выходила и развивалась демократия высшей пробы, настоящая демократия. Но бюрократия с буржуазией при царе и одна победившая бюрократия при коммунистах основательно подрезали ей крылья.