Святитель благолепный, отец духовноскрепный,
к смирению и скромности с амвона призывал.
Промолвив слово пастыря, на личном самолёте
в палаццо черноморское на отдых улетал.

Встречала там охрана, встречала там прислуга:

– Мессир, чего изволите? Представим всё в момент.
Французских трюфелей? Или ушицу из севрюги?
Бокальчик Периньона не подать ли в кабинет?
Не то проводим в баньку? Для Вас всегда готовы
послушники младые, отменно хороши.
Все пожеланья помнят, прекрасно всё исполнят,
массаж разнообразный, и попарят от души.

– А что там скрепостные бунтуют за забором,
когда Моё Святейшество желает отдыхать?
Ах, как неправославно! Меня назвали вором?!
Дубинкой полицейскою их надо вразумлять!

– Мессир, не беспокойтесь! Безделица, нелепость!
Полиция и гвардия торопятся-бегут.
Заразе либеральной, проплаченной госдепом,
урок манер хороших тотчас преподадут.

– Тогда ведите в баню. Потом подайте кушать,
пусть повар приготовит артишоки в консоме.
Нет, но какая наглость – Святейшего не слушать!
О ходе дела этого докладывайте мне!
Пускай смутьянов схватят, подержат их в холодной
и судят показательным басманнейшим судом.
Я проучу холопов! И под моими окнами
их отучу устраивать Гоморру и Содом.
Пока я почиваю, зовите референтов,
пусть проповеди новые составят для меня
о том, что люди братья, что надо всё прощать им,
что без любви Господней нельзя прожить и дня.
Кто был ничем, тот... то есть, последний станет первым.
Нет, вспоминать не надо про игольное ушко.
Напомнить надо строго, что наша власть от Бога,
что с верою все тяготы переносить легко.

Плескались волны тихо. Садилось солнце в море,
перед великой святостью краснея от стыда.
И сосны заповедные шумели на просторе.
И благорастворялась в природе благодать.