Широкая тёмная вода, закручивающая на поверхности тугие водовороты, протекала в такой глубине, что холодело под сердцем... Какое же пространство должно было расстилаться там, вдалеке, чтобы в нём могла зародиться такая могучая река... [1]

Так увидел Великую эстонский сержант в 41-м. Сейчас не летний день, как тогда, а осенний вечер, и река несёт к близкому озеру холодные стальные воды. А какое там пространство, где она их собрала – посмотрим...

Недолгий путь между сосен и небольших домиков в черте Пскова, вот и оно, шоссе М-20. Сразу прибавилось рычащих и чадящих машин, что мне совсем не по душе. После моста через Черёху всё-таки пошёл серьёзный дождь, надо доставать плащ-накидку. Быстро темнеет, и через два часа езды изыскиваю место для ночлега, заранее запасшись водой на колонке в Стремутке.

За густой лесополосой – ровная площадка с относительно невысокой травой (это важно, потому что вся трава мокрая). Быстренько устроить бивак: плёнка, коврик из "пены", спальник, плёнка, накидка. Раскочегарить "Огонёк" и сварить ужин, прикрывая примус от дождя. Не жизнь, а роскошь – картошка с тушёнкой, от простуды лук. В девять уже так темно, что не видно, кипит ли вода в котелке. Сейчас фонариком посвечу... Отнюдь, лампочка в "жучке" сразу скисла – вот и первая потеря. Однако это переживём. Горячий чай (и флягу залить на завтра), всю одежду на себя (добрые-то люди, ложась, раздеваются), на "пену" под спальник (мешок остаётся не застёгнутым, чтоб быстро вскочить, ежели чего приключится), навострённый топорик под руку (на тот же случай) и спать.

На другом краю поля мигают огни деревни Анисимово – мы с железным конём не одиноки во Вселенной. Хорошо засыпать под шуршание капель по полиэтиленовой плёнке...

9-е сентября 1997 начинается с прохладцей. Ночью грешное тело не сохраняло неподвижность, и вся противодождевая система не спасла спальник от некоторого намокания в некоторых местах. Однако завтрак с горячим чаем поднимает настроение. Упаковаться, осмотреть велосипед, подкачать, подтянуть, и вперёд.

После недолгого ночного отдыха в лесу возле шоссе рота в составе 29 солдат и сержантов, 2 офицеров и 1 политработника 7-го июля вышла к линии обороны советских войск на реке Черёха, где держали оборону подразделения 182-й стрелковой дивизии 22-го территориального корпуса... По пути на станции Черская рота сдала 14 раненых на санитарный поезд, уходящий во Псков... [1]

Капитан Калниньш построил роту и сказал:

– Вчера в бою я расстрелял военнослужащего, который пытался перебежать к противнику. Вспомните, что я говорил вам на последнем привале перед Лиепной: здесь граница Латвии, кто не хочет идти дальше – пусть сдаёт оружие и уходит. Тогда никто не пожелал, теперь уже поздно передумывать. Кто пытается переходом к врагу спасти свою шкуру – не достоин ни военной формы, ни жизни. [1]

Так было. Офицер Латвии Язепс Калниньш здорово бил фашистов в этих местах. А у потомков капитана нынче в почёте aizsargi ("защитники"), которые вместе с частями вермахта брали Ригу для Великой Германии.

Тихая Черская остаётся за кормой, колёса катятся к Острову. Город живописный и относительно большой, с мостом через Великую. Река ещё долго будет идти рядом, а с железной дорогой мы здесь разойдёмся, от Острова она уходит на Карсаву и Резекне. Это чугунка от Питера на Варшаву – вторая после московской, проложенная в Империи. Но сейчас варшавский поезд по ней не идёт, а делает от Пскова крюк через Дно, Невель и Полоцк, в обход Латвии и Литвы. За нашу и вашу свободу...

Недостаточно тренированное сердце колотится 120 раз в минуту. Лежу, дышу сразу за развилкой на выезде из Острова, подняв задние лапы на километровый столб, чтобы кровушка оттекала. Солнышко светит ясное, в природе около + 15°С. Хорошо... Однако пора ехать дальше.

Он тянется, как вошь брюхатая. Понукал я поганца, понукал, вижу – господин и в ус не дует. Ну, подтолкнул его слегка прикладом, это всё равно что международный язык, эсперанто, или как его – значит, пусть выбирает ноги из-под задницы... [1]

Нет, прикладом – не наш метод. Да и нет при себе ничего, имеющего приклад. А понукать железного коня на международном языке эсперанто – kara, bonvolu pli rapide – не очень помогает. Бунтующий организм требует пополнить запас энергии, приходится устраивать горячий обед. Под варёную картошку, под чаёк уходит и целая банка сгущёнки. С хлебушком, конечно. Можно жить...

Около семи часов вечера велосипед вкатывается в деревню Гораи. Пора воды набрать для грядущих ужина и завтрака, а колодца нигде не видно. Зато у обочины мужики сидят, мёдом торгуют (по всей дороге в деревнях выставлен товар – яблоки, груши, молоко), у них и спросить можно.

– То-то обрадуется старина Барбар! – закричал один из пиратов, и я понял, что угодил к самому отъявленному негодяю во всей Вселенной... [2]

Господа негоцианты заметно пьяны. Самый солидный и важный, по прозванию Борода, разрешает набрать воды из крана в его доме, но просто так мне уже не уйти, надо уважить народ разговором. Остальные двое товарищей – водитель грузовичка УАЗ, стоящего тут же, и его напарник. Повстречай такого на дороге, когда он за рулём... Борода – первый интеллигент на деревне, учитель физики. Сергей Алексеевич, если по-настоящему. Добрый русский мужик.

– Ты вот на велосипеде... Значит, по советскому времени живёшь? Я ведь тоже хотел, пока молодой был... А теперь работаю в школе и по хозяйству, бычка держу, и поросят, и кур, и спекулировать приходится – гадость, а деваться некуда – и только хватает, чтоб семью кормить. А ты путешествуешь...

Кто на Канары летает, кто на Чёрное море ездит в свой законный отпуск, а мне больше нравится так. Пояснить эту простую мысль оказывается непросто. Однако вскоре звучит предложение:

– Дело к вечеру, куда поедешь, ночуй у меня.

Возражаю не очень искренне, и за ужином с лёгким изумлением наблюдаю, как Сергей Алексеевич в одиночку, под яишенку, уговаривает полную поллитровую бутылочку водочки (мне-то за рулём никак нельзя). Он только немного покраснел лицом и стал откровеннее. Всю его биографию не буду пересказывать, а домом своим Борода гордится – я сам всё здесь сделал! – и доброй хорошей красивой женой, и работящей умницей дочкой...

10-е сентября 1997 будит стуком дождя по крыше. Поблагодарив хозяев, которые и накормили, и на дорогу дали гостинца, облекаюсь в плащ-накидку и жму на педали. Одеяние это не лёгкое, зато надёжно закрывает от падающей сверху воды всё тело, и ноги тоже.

От Новгородки влево по хорошему шоссе километрах в двадцати – Михайловское, откуда Александр Сергеевич совершал свои путешествия в Опочку. Можно бы навестить, но двадцать туда, двадцать обратно, а впереди ещё долгий путь... Так что визит отменяется.

Дождь почти перестаёт, и даже выглядывает солнце. Затаившиеся в кустах гаишники ехидно наводят радар и советуют поддать газку. Спасибо, друзья...

Возле деревни Серово снова мост через Великую. Дорога идёт против течения реки, стало быть, приходится забираться всё выше, "в гору". Да ещё умные головы придумали укладывать асфальт с мелкими камешками – шинодёр. Охотно верю, что сцепление колёс с дорогой таким образом улучшается, только вот на расход энергии это тоже влияет, и ещё как...

Около трёх часов дня за постом ГАИ, у которого стоит целый караван большегрузных автомобилей, открывается старинный русский город.

Иван Данилыч, московский властитель, господин Великого Нова Города, великий князь владимирский, глава Руси и подручник ордынского хана, задумался…

Рати стояли под Опочкой. Нать было громить Плесков, слать полки московлян на плесковские, зело твёрдые, из дикого камени кладенные стены… В мокром снегу, растянувши на сорок вёрст, копошились обозы, возки и сани, пешая и конная рать, и, как игрушечная, стояла невдалеке крепостца, светлый дым курился-кудрявился над нею: топили печи либо грели смолу ради возможного ратного приступу. Оттуда, с заборол, изредка пролетала стрела; далёкий крик дрожал в воздухе; комонные москвичи оскакивали крепость по-за рвами, целились, придержав коней; спустив тетиву, срывались опять в скок, уходя от ответного псковского гостинца.

В путанице дорог нелепо растянутые полки подходили и подходили к Опочке… [3]

При Иване Калите, когда Псков был Плесков, а река Пскова звалась Плескова – уже тогда Опочка была плесковским "пригородом" на орденской и литовской границе. Старой крепости нигде не видно, а сам город красивый. Под мостом покрытый кустами островок разделяет реку надвое – Великая здесь уже (точнее, ещё) не та, что во Пскове, но всё же река немалая.

Шоссе М-20, идущее от Петербурга на юг через Псков и Опочку, отсюда уходит влево на Невель и Витебск , а руль велосипеда смотрит прямо – на Полоцк. На этом пути побольше колдобин, зато и поспокойней. На выезде из пригородного села Песчивка километровый столб напротив придорожной "шашлычной" бесстрастно сообщает: 225. Все впереди, и сверх того...

С запада летят мрачные тучи, проливая холодную воду. Dievs, svētī Latviju – добрым тихим словом поминаю сопредельное государство, снарядившее этот подарок. Их dārgo tēviju... Выглядывает тёплое солнышко, потом опять пробирает дождь. Несколько раз одежда то высыхает, то снова мокнет (в тяжёлой накидке долго ехать всё-таки трудно, приходится выбирать меньшую неприятность). Наконец, моросить почти совсем перестало...

В Заверняйке слева под горой последний раз мелькнула река, больше на этом пути мы с ней не встретимся. Сюда она течёт через многие озёра и болота с востока, а шоссе ведёт на юг. Уже близко водораздел, и горки стали круче.

Дорога была прямая, она шла через весь лес и потом, вдалеке, взлетала на холм и упиралась прямо в небо. По крайней мере, так казалось. Леший пошёл по дороге. Когда он начал подниматься по склону холма, его сердце забилось сильнее: туда, туда! – он представлял себя где-то в глубине чудесного неба и от волнения не смел поднять глаза... [4]

Леший забирался на холм много-много раз и попал-таки на чудесное небо. Моё сердечко тоже колотится с ускорением, но на небеса пока не тороплюсь, есть у нас ещё дома дела.

 
Плавный длинный поворот. Справа от дороги – глубокий крутой откос, и там внизу стоит фура-полуприцеп. Не вписался... И каким-то чудом не лёг на бок при спуске по этому склону. Рядом с автомобилем сидит весёлая троица, всё как положено: бутылка, закуска...

– Мужики, помощь не нужна? Как доеду до телефона – позвонить никуда не надо?

– Не, это не наша машина. Она уж неделю тут стоит... А ты откуда едешь? из Пско-ова? Э, братан, тормози! Поговорим...

Нет, ребята, близкие контакты третьего рода не входят в мои планы.

Сначала я чувствовал себя неловко из-за того, что улетел, не попрощавшись, то есть поступил, как невоспитанный человек. Но, в конце концов, они и сами не были гостеприимными хозяевами. [2]

 
Скрип тормозов – сверкая боками, чуть впереди остановилась иномарка. Из авто, поверх плавно опустившегося стекла, с непередаваемым питерским высокомерием (номер автомобиля соответствует) выглядывают две "фирменные" дамы средних лет:

– Молодой человек, не подскажете, где здесь ближайший телефон? Произошла авария с грузовиком, надо вызвать помощь. Там человек прямо на дороге лежит.

Небось, тот братан и лежит, жертва алкогольного отравления. Может, нехорошо вот так проехать мимо лежащего тела и не помочь, но путешественниц тоже можно понять. Остановишься, а какие ещё братаны вылезут из кустов...

Нет, не знаю, где телефон. Не местный я.

Похоже, что не поверили. Рокот мотора, и крутая тачка стремительно удаляется к горизонту.

 
Вскоре после Дубровки, где тоже порадовала дорога в небо изрядной крутизны – пересечение с шоссе Москва-Рига, знак указывает на близкую таможню.

Сумрак вечерний уж пал на поля. Активно кручу головой в поиске, и вот за Кременцами, на склоне под густыми соснами – прекрасное местечко. Ни с какой стороны не просматривается. Плотно покушать, чайку испить, и на боковую. В деревне подаёт голос какая-то псина, редкие автомобили торопливо проносятся по шоссе, высвечивая чёрные кусты. Добрая ночь, Божий покой...

11-е сентября 1997 явилось с прекрасным настроением. Дождя ночью не было, но день хмурый, прохладно. Завтрак, техосмотр.

Постепенно начинает моросить. Переезд через рижскую железную дорогу, перекрёсток себежского шоссе. Горки уже не так мешают жить, реки теперь текут в попутном направлении, к Двине.

Последняя на российской стороне деревня Долосцы. Памятник – солдат со склонённым знаменем. Героям, павшим за свободу и независимость нашей Родины. Калининским партизанам. Имена... Отдельный маленький обелиск от вышневолочан Егорову.

В Питере, в родной конторе, наша секретарь (не вздумайте обозвать "секретарша", съест на месте), насмотревшись шибко независимого TV, на полном серьёзе вопрошала:

– Как же ты будешь переходить белорусскую границу? Ведь там людей хватают.

А вот сейчас, по доброму пограничному обычаю, устрою журналистский эксперимент. Дорога спускается под гору, там внизу стоит российская таможня, под пасмурным небом полощется государственный флаг. Белый-синий-красный... Монархия, дворянство, народ. Русь Белая, Малая, Великая. Монархии с дворянством давно нет, Белая и Малая Русь – уже "зарубежье". Красный огонь светофора, площадка для осмотра, из окна выглядывает некто в форме. Вопросов не возникло, и через пять минут двухколёсное транспортное средство, приводимое в движение мускульной силой водителя, пересекает границу, то есть быструю речку Черепятицу.

В 1808-м цвета пограничного моста в Финляндии явились поводом для русско-шведской войны. Здесь "проблема" решена не без юмора: с обеих сторон название реки написано по-белорусски, но с ошибкой, которая сразу выдаёт, что родной язык автора – русский: ЧАРАПЯТІЦА (в белорусском языке невозможно мягкое Т).

Тёмная вода бежит в тишине между кустов...

За рекой начинаются: Республика Беларусь, Витебская область, Россонский район, колхоз имени Карла Маркса. Симметрия выдержана, до белорусской таможни от моста тоже пять минут езды, строение поскромнее российского. Таможня никак не реагирует на одинокий велосипед, стало быть, даёт добро. Достойно примечания то, что контрольные пункты по обеим сторонам границы явно нацелены на проверку исходящего (и соответственно вывозящего) транспорта.

Салют красному флагу республики. В Юховичах тоже стоит памятник – будто печная труба. Когда хата сгорает, остаётся обычно только печь, белорусам это хорошо известно – незваных недобрых гостей на их земле побывало немало.

Что за грустная сторона Белоруссия! Вот хвойные мрачные, воющие леса, населённые стаями волков, местами непроходимые из-за гниющего валежника; вот лысые холмы с редким кустарником... Тощая земля, тощие жители! Кажется, и солнце светит здесь, как и в других частях России, можно встретить и живописные места, но всё это покрыто печальной пеленой – так душевное настроение придаёт всем предметам свои оттенки. Невесело и положение здешних крестьян, запуганных, забитых. Но стоит только бросить в сердце этого доброго простодушного народа благотворную искру, заставить на один час забыть панский и жидовский плен, и вы увидите, как этот мёртвый народ оживляется, будто гальваническим током. Тогда появляются в деревенском кружке музыканты с волынкой и скрипкой, девушки пускаются в пляс легко и грациозно, запевают тонкими голосами весёлые песни... [5]

Языковая ситуация на дорожных знаках – как и в жизни. На старых каменных стелах названия сёл и городков на русском, на официальных жестяных знаках всё по-белорусски. Разница небольшая, но есть.

В Клястицах, рядом с памятником партизанам Великой Отечественной, стоит крест с цифрами 1812:

18-20 июля 25-тысячный корпус генерала Витгенштейна в сражении под Клястицами нанёс серьёзное поражение 40-тысячному наполеоновскому корпусу, что имело важное значение для обороны Петербурга.

Герои, служащие своему Отечеству, не умирают, но живут в потомстве.
 

Дальше – ремонт дороги. Чтобы не объезжать лишних двадцать пять километров через Россоны, приходится четыре километра по песку вести коня за рога.

Настало время обеда, на деревянной скамейке автобусной остановки разложены изюм, хлеб, фляга с чаем... Люди из мимоезжего автобуса смотрят с живым интересом. Зрелище в здешнем краю, видимо, редкое.

В Головчицах запасаюсь водой из колодца. Подошла маленькая собака с умными глазами: в таком рюкзачине еда, наверно, найдётся?  Вот питерского хлеба могу предложить. Сгодился и хлеб, в охотку. Будь здорова, зверюга.

Через несколько километров – мост над Дриссой, ивы вдоль берегов склоняют к воде тонкие ветки. Красота такая, что ни в сказке сказать, ни пером описать невозможно.

Скоро толпа всадников окружила карету и остановила выносных лошадей.

– Кто едет? – закричал громовый голос по-польски.

– Русский помещик Сурмин, – отвечал с козел слуга Сергей.

– Русский! Богач! Мы знаем! Дьяволы б его забрали! Поселился в нашем польском краю, совьёт себе гнездо нам на беду! Начнём кампанию с него, у нас есть револьверы. Убьём его, одним врагом меньше!

– Убьём, убьём, – повторяли голоса, и удар каким-то твёрдым предметом разбил стекло в карете... [5]

Вот ещё как в здешних краях бывало. Но польская шляхта по нашим дорогам давно уж не гуляет. Впереди Полоцк, чувствуется близость большого города: местность населена плотнее, появились пригородные автобусы. Надо бы заночевать, не доезжая. Да вот в лесу, в пяти метрах от дороги – и не видно будет.

Местность, где расположилась банда, была совершенно глухая. Дремучий сосновый лес, устланный сухим валежником... [5]

Место чудесное, такого ещё не было на всём пути. Заросли папоротника, тут же рядом начинается болото, густые сосны надёжно прикрывают от шоссе. Под ними и дождь не страшен, только его, похоже, не будет...

12-е сентября 1997 обещает стать последним днём славного похода. Но не знает человек своей судьбы. Человека будят солнечные лучи, которым удалось пролезть между ветвей, и шум машин на дороге. Обилие валежника позволяет разжечь костёр. Варится "геркулес", закипает чай... Велосипед потребовал ремонта, нелады в заднем колесе, так что старт происходит уже за полдень. Оказывается, место для ночёвки было выбрано более чем удачно, до Полоцка оставалось совсем чуть-чуть. Въезд в город происходит через весьма оживлённый перекрёсток (влево – Витебск, вправо – Новополоцк).

Если заранее не знать, то трудно сказать, что этот город на несколько веков старше Ярославля, Костромы и Вологды. Над рекой, перед Софийским собором, лежит камень-валун, на котором князь Борис велел высечь крест и христианскую молитву, чтобы прекратить языческое почитание камня. Полоцк спорил с самим Киевом, полоцкого князя опасались крестоносцы в Риге. Город Всеслава Чародея и Святой Ефросинии, Симеона Полоцкого и Франциска Скорины – "Бивлиа греческим языком, по руски сказуется книга"... В Речи Посполитой после разгрома Реформации Полоцк был одним из центров иезуитского влияния: "кто не любит Польшу, тот не любит Бога". Полоцкая иезуитская академия давала образование европейского университетского уровня, закрыл её в 1820-м Николай Первый, как "рассадник сепаратизма". По городу жестоко прошлись войны – Ливонская, Отечественная 1812-го года, и двадцатый век добавил больше всех. Сейчас здесь едва уловим дух прошедших столетий, и река Полота обратилась в ручей...

Чем меньше человек понимает в навигации, тем больше у него шансов впутать свой корабль в какую-нибудь интересную историю. [2]

Вот это точно. Нужное направление в городе быстро теряется, есть повод для вопросов к прекрасным полочанкам. Но пятидневная чёрная борода повергает девушек в трепет, и ничего путного от них не добиться. Приходится опросить остальное население... После получаса плутаний по улицам, поклона Святой Софии и перехода по мосту через любимую Двину, наконец вот она – лепельская дорога. На выезде из города милиционер в ново-форменной фуражке, напоминающей то ли американскую полицейскую, то ли польскую конфедератку, подтверждает верность избранного пути.

До Лепеля семьдесят километров. Дорога идёт то лесом, то полем, холмов и горок поначалу немного, потом всё больше. Потому что близок следующий водораздел, Двины и Днепра.

Приозёрную деревню Гомель должен хорошо помнить один русский лейтенант-танкист, который, выпив явно не меньше бутылки спирта или какой-нибудь тормозной жидкости и едва не угодив под колёса нашей машины на минской улице, потребовал отвезти его, лейтенанта, в город Гомель, а на контрольный вопрос о том, присягнул ли он на верность республике Беларусь, поделился, что "в гробу он видел эту ...-ую Беларусь вместе со всеми бульбашами". После такой тирады мы, понятно, согласились отвезти защитника Отечества прямо в самый Гомель, благо нам было по пути. Вы помните, ваше благородие, как однажды проснулись холодным осенним вечером, обнимая бетонный столбик с надписью "Гомель", за которым почему-то стояло всего несколько десятков деревенских хат, а вокруг сурово шумел партизанский бор? [6]

Несколько десятков – это около тридцати деревянных домов, немного в стороне от шоссе, среди которых видны и двухэтажные блочные. Лес вокруг не то чтобы очень суровый, партизан не видно. Деревня Гомель тиха и безлюдна – наверно, народ в поле. Безответственность в мыслях и словах легко сеет вражду, а искоренять её бывает потом ой как нелегко...

На границе Ушачского района – будто метеоритный кратер. Или это ледник постарался? Крутой вал вытянут поперёк дороги, приходится слезть с коня и топать пешком. За горкой двухкилометровая ложбина, потом снова подъём. Вид с горы – холмы, леса. Такой красоты нигде больше нет.

 Вобразы мiлыя роднага краю, смутак i радасць мая...

Партизанская столица Ушачи остаётся в десяти километрах справа. С той стороны выкатывается красный "пазик", и некоторое время мы едем вместе (автобусу приходится делать остановки и даже сворачивать в деревни в стороне от шоссе, так что средняя скорость у нас получается одинаковая). Где-то здесь наши прорывали страшное железное кольцо дивизий СС, когда те получили приказ ликвидировать партизанскую зону...

Усталость всё больше даёт себя знать, к семи часам вечера совсем тяжко. Позади 225 км от Опочки, впереди под горой шоссе Витебск-Минск, справа Лепельское озеро. Велосипед прислонился к километровому столбу, надо дух перевести. По воде протянулась "дорожка" от клонящегося к закату солнца, на травянистом склоне мирно пасутся трое баранов. Или овец. Спускаюсь к воде, с удовольствием умываю руки и лицо...

До самого недавнего времени за названием Лепель для меня скрывался только известный из средних веков сюжет про кузена Лох-Несского чудища, который гнездился на дне здешнего озера и на десерт любил лакомиться гражданами Великого Княжества Литовского из аккуратно перекушенных пополам челнов, а когда наконец издох от несварения, то смрад, если верить хроникам, терзал славянские носы аж в Полоцке и был ничуть не слабей, чем в лепельской вокзальной уборной... [6]

Да, в этом озере тварь вполне могла обитать, какой-то таинственностью и теперь наполнено всё кругом – если остановиться, приглядеться и прислушаться...

Въезд в город украшен знаком с цифрами 1439 – город основан во время расцвета Великого Княжества Литовского, Русского и Жемойтского. Интересная была держава. В Статуте Княжества: "Писарь земский маеть по руску литерами и словы рускими вси листы, выписы и позвы писати". Восточная граница, бывало, проходила в районе Ржева и Вязьмы, Витовт имел виды на Псков и Новгород. Но пришлось князьям принять католичество, войти в унию с Польшей, из-за постоянного религиозного разлада государство ослабло, чем не преминули воспользоваться добрые соседи. Через сто лет после унии писарь земский писал уже po polsku. Теперь белорусы доказывают, что Литва – было название государства, а не нации, литовцы вспоминают общую с Польшей историю, а поляки говорят просто: когда здесь была Польша....

Подкрепившись изюмом, продолжаю путь по минскому шоссе, по краю Лепеля, и минут через двадцать (город немаленький) стрелка на знаке указывает на Оршу. Туда и дорога (не в Оршу, но в ту сторону). Осталось всего-то сорок пять километров, к тому же этот путь с молодых лет знаком. Велосипед, будто взаправдашний конь, почуяв близость дома, побежал резвей. Подъём, спуск, подъём... Быстро темнеет. Против ожидания, движение здесь и вечером довольно оживлённое. Не очень полагаюсь на кормовой отражатель, и всякий раз, когда нагоняет очередная машина, ухожу на обочину. Таким образом, приходится наблюдать и заднюю полусферу пространства – это несколько затрудняет жизнь, зато, возможно, значительно её продлевает.

Во время стремительного спуска по очередному склону происходит негромкий щёлк. Такие звуки мой коник издаёт едва ли не поминутно, ерунда... Ан нет, не ерунда, велосипед встал и дальше ехать не хочет. Наверно, цепь соскочила, сейчас посмотрю. Пока там идёт выяснение – на ощупь, ибо фонарь-то ещё вон когда помер – как раз будет уместно небольшое лирическое отступление:

Люди! Мальчики и девочки!Соблюдайте правила, которые завещаны нам предками. Не занудства ради, а для вашей же безопасности, здоровья и хорошего самочувствия. Принимайте меры к правильной оценке складывающейся обстановки. В тёмное время суток прекращайте движение и организуйте ночлег. Осуществляйте своевременный и тщательный технический осмотр вашего велосипеда – не реже, чем через каждые сто километров пути. Помните, что спешка до добра не доводит.Иначе всякое может быть.

Через каких-нибудь полчаса становится окончательно ясно, что ночью это не исправить (как выяснилось позже, и утром тоже непросто, конус в оси так заклинило, что ключи из ремнабора мало способны помочь горю). Беда случилась в переднем колесе – ежели бы не увесистый рюкзак на багажнике, собирать бы кому-то по асфальту собственные кости после полёта вверх тормашками... Вокруг раскинулись поля, ночевать здесь нельзя. Надо двигаться.

Скорость заметно изменилась, а ближайший столб сообщает, что километров до победы ровно двадцать... Через некоторое время появляется маяк надежды – фонарь над пересечением шоссе с железной дорогой Чашники-Новолукомль, его яркий жёлто-зелёный свет виден издалека. Порывами налетает ласковый холодный ветер. Из-за жизнерадостных лохматых чёрных туч выглядывает луна, то ли с сочувствием, то ли с иронией, то ли просто интересуется, жив ли ещё... Ничего, живой.

13-го сентября 1997 рано поутру холод довольно-таки собачий. В эту пору добрые люди смотрят сны в спальных мешках, в палатках. А непутёвые путешественники – в пути. Теперь маяком служат трубы Лукомльской ГРЭС, из которых уже двадцать восемь лет летят по округе продукты горения: не то сульфиды, не то сульфиты, плюс прочие весьма разнообразные вещества. Правда, по сравнению с чернобыльскими подарками это всё мелочь, к тому же с приходом свободы и демократии дыма стало поменьше, как и всякого полезного производства в "освобождённых" державах.

И дым Отечества нам сладок и приятен.

Лукомль в седой древности был центром самостоятельного княжества на пути из варяг в греки. Потом числился во втором десятке крупнейших городов Великого Княжества Литовского. Некоторое время владел Лукомлем Андрей Ольгердович – тот самый, который командовал правым крылом русского войска на Куликовом поле. В январе 1564-го, в Ливонскую войну, из Лукомля навстречу воеводе Петру Шуйскому выступил великий гетман Николай Радзивилл, и в тридцати верстах севернее, возле Иванска, застигнутая врасплох московская рать ("оружие и брони" ехали в обозе) подверглась страшному разгрому. Сто лет спустя в родных краях партизанил против ратников царя Алексея Михайловича князь Самуил Лукомский...

Со временем Лукомль превратился в село. Вдоль дороги на Бобр ещё недавно, на моей памяти, стояли вековые берёзы, посаженные по указу Екатерины. Проходил тут со своим корпусом генерал Витгенштейн зимой 1813-го, когда провожали до хаты дорогого гостя Бонапарта. В Великую Отечественную воевала в наших лесах партизанская бригада, погибал за пулемётом комиссар Петров. Приходилось и такой рассказ слышать, как местные полицаи впятером повели расстреливать две сотни собранных по округе евреев, да забыли боеприпас прихватить – пока один бегал за патронами, двести человек под охраной четверых сидели на земле, ждали – и дождались, акция была проведена успешно... И другие тут случались славные дела. Лет двадцать назад из кургана в центре Лукомля, недалеко от школы, археологи ещё выкапывали что-то средневековое...

В пяти километрах южнее, у Лукомского озера (знатный водоём, 36 кв.км, макс. глубина 11 м), был не так давно бор сосновый. Когда его освоили партизаны, германским фашистам это не понравилось, и лес погорел, так говорит местная легенда. На образовавшийся пустырь через двадцать лет пришли изыскатели, к февралю 64-го на приозёрной возвышенности комсомольцы-ударники вырыли котлован и забили первую сваю. Местность была настолько глухая, что по первости хлеб доставлялся чуть ли не вездеходом. Ещё через пять лет по рельсам от станции Чашники побежали сюда цистерны с мазутом, из трубы первого блока ЛГРЭС пошёл вышеупомянутый сизый дым, завертелись электросиловские генераторы, по проводам в больших количествах двинулись свободные электроны, а рядом начал расти и цвести городок Новолукомль, лучше которого нет и быть не может. В разную погоду озеро бывает и молочным, и фиолетовым, и только здесь случаются закаты салатного цвета...

Конечно, в наше время жизнь была ещё интереснее. Пригородный поезд (от Орши до Лепеля) на паровозной тяге, рейсовый катер через озеро (известный под гордым именем "лапоть"), пионерская дружина им. Ф.Э.Дзержинского – этого уж нет.

Народ в Беларуси добрый. Борт тележки мини-трактора, в которой едут подбитый велосипед, рюкзак и тело бывшего велосипедиста, украшен надписью ПЕРЕВОЗКА ЛЮДЕЙ ЗАПРЕЩЕНА.

Совсем не хочется думать о разнице между человеком и чайником, в голову приходит только народная мудрость бадахшанских таджиков:

Всё будет так, как должно быть. Даже если будет иначе.

Семена, посеянные в начале семидесятых вдоль дороги, выросли в пятиметровые сосны, и сейчас на въезде в город стоит настоящий бор. Под тополями улицы Энергетиков, мимо голубых елей через площадь – вот и дом. С каштанов во дворе опадают листья.
 

[1] – "...И сто смертей", Владимир Бээкман
[2] – "Продавец приключений", Георгий Садовников
[3] – "Бремя власти", Дмитрий Балашов
[4] – "Леший и небо", в кн. "Всякие сказки", Владимир Нахимов
[5] – "Внучка панцирного боярина", Иван Лажечников
[6] – "За што Авiн забiў Кавеля?", Уладзiмер Арлоў, "Наша Нiва" № 1(39) 1996